Я до сих пор не собралась с мыслями и не осознала, что Геннадия Фёдоровича Хомутова больше нет. Теперь придётся смириться с тем, что ушёл и Александр Васильевич Старых – человек, который дарил профессию, броню, закалку, веру в собственные силы (с реалистичным взглядом на них) и способность отличать фальшь и посредственность в творчестве от того, что чего-то стоит.
Стоит мне подумать о нём – и я вижу его, Шефа, большого и импозантного в своём знаменитом чёрном пальто, вселяющего страх – когда он был не в духе («Так. Где текст?!», «Нет, это не тема!»), с этой невероятной улыбкой, когда в духе он был. Стоило понять, что за образом Того Самого Редактора, который безбожно громил и правил вами написанное, стоял добрейший, щедрейший человек – и у вас не оставалось шансов. Невозможно было не полюбить его.
Был апрель 2006 года. Я вернулась из Москвы в полном раздрае. В личной жизни случилась катастрофа (сейчас даже смешно вспоминать), и мне нужно было отсидеться в родном городе. Ещё мне нужна была работа. Диплом Литинститута давал тебе гордый титул «литературный работник», но какую профессию он подразумевал – загадка. Попробую журналистику, думала я, не имея при себе ничего, кроме юношеских амбиций.
– Поработать хочешь, Оль? Ну, давай поработаем, – сказал Александр Васильевич. Это была фактически первая наша встреча. Мы пили чай в его редакторском кабинете на Чкалова. Он много шутил, с живым интересом меня расспрашивал – о Москве, о Лите, о том, какие темы я могла бы предложить. Было трудно поверить, что это – тот самый грозный Старых, о котором с лёгким ужасом говорили некоторые мои знакомые журналисты. Такой добрый, душевный, остроумный дядька…
Вскоре выяснилось, что он может и ужасать. А его чувство юмора могло быть даже чересчур острым, если ему хотелось что-то высмеять. Например, неуклюжие обороты, дурацкий заголовок или неуместный пафос в заметке. Он был крайне требователен ко всем сданным материалам. И если мой дебютный текст (что-то там про книжные магазины и о том, какая литература попадает в лидеры продаж) был вполне одобрен, то вот второй – о том, чем оплата воды по счётчикам отличается от оплаты по нормативам, – Шеф разнёс так, что у меня чуть слёзы не навернулись.
Они наворачивались – но при этом мне было безумно смешно. (Это, кстати, ещё один из бесценных навыков, которые Александр Васильевич передавал ученикам, – уметь посмеяться над собой и не бояться критики.) Он, не стесняясь, разбирал каждую строчку.
– «Что же происходит в квартирах со счётчиками?» Действительно, Оль, что же там происходит такого мистического? – насмехался Александр Васильевич. А потом вообще вернул мне распечатанный текст, на котором не было живого места, настолько он был исчеркан:
– Переписать.
Я вышла из кабинета злая и расстроенная. А путь, между прочим, только начинался: моих и чужих текстов, которые Шеф беспощадно резал и возвращал, было великое множество. Кто-то ломался. Я помню, как однажды, почти в самом начале работы, чуть не написала заявление. Но одновременно с этим готовился номер, в котором выходил очерк Александра Васильевича, посвящённый казачьему атаману Михаилу Голодникову. Прочитав его на вёрстке, я поняла: да, это журналистика. Более того, это хорошая литература. Чёрт с ним, с заявлением, такой мастер действительно может и ругать, и громить, и учить кого угодно. Я в деле.
(Нет, несколько раз я всё-таки приносила ему заявление, и каждый раз он даже смотреть на него не хотел:
– Я тебе не позволю остаться без работы. Забирай.)
В конце концов, разве не таков закон жизни: плавать можно научиться, лишь хорошо побарахтавшись, закалку получить – лишь после серии ледяных душей.
Но Шеф дарил и броню, защиту. В самом прямом смысле этого слова. Помню фразу (не его): «Настоящий редактор не дает в обиду своих журналистов». И это 100% о нём! Он заступался за свою команду всегда. Звонки в редакцию с оскорблениями в адрес кого-то из корреспондентов? Он забирал трубку и разговаривал с обидчиками так, что у них отпадала охота звонить. Разгневанные (иногда просто не совсем адекватные) люди, приходившие на Чкалова с разными претензиями после каких-либо материалов? «Пусть идут ко мне, я поговорю». Претензии по поводу чьей-то работы со стороны вышестоящего руководства? Он защищал всегда. Он отстаивал нас.
И вся строгость, вся требовательность, взвинченность (о, эти понедельники, когда сдавался номер!) слетала с Александра Васильевича вне напряжённых рабочих ситуаций. Это действительно был очень добрый и сердечный человек. Не говорю уже о том, что человек умнейший – и не только в плане образованности, эрудиции, опыта, остроты мысли, но и, как это сейчас принято говорить, в плане эмоционального интеллекта. Он всегда умел найти нужные слова, если у тебя в жизни всё идёт наперекосяк, помочь делом – сам привозил лекарства, если кто-то из редакции, например, заболел.
Да, кстати: ему совсем не зазорно было извиниться за резкие слова или поведение (скажем, разогнать планёрку со словами: «Хватит уже
ПТУшничать!» было довольно типично). Потом он говорил: «Это рабочие моменты. Не хотел обидеть, не переживай».
…Александр Васильевич. Этот текст получился сумбурным, корявым и, определённо, неполным. Но почему мне кажется, что Вы его сейчас читаете и улыбаетесь? И я знаю: Вы поправите его, если что. С теплом и благодарностью, Ольга Мялова.