Юрий Орябинский

"Следующий подвиг не случился..."

Фронтовая быль, рассказанная полным кавалером ордена Славы Иваном Андреевичем Татьяниным

До войны я закончил школу ФЗО и работал на паровозовагоноремонтном заводе столяром четвертого разряда. Делали мы модели для литья. Конечно, на заводе выпадало свободное время, но оно уходило на военную подготовку. Было у меня желание попасть в авиацию. Мне посоветовали поступить в аэроклуб и мы, несколько товарищей, так и сделали.

Когда началась Великая Отечественная, нас, подростков, вызвали в военкомат и начальник четвертой части лейтенант Баулин обязал нас разносить повестки. Кроме работы и повесток, я вечерами учился на шофера, скоро получил права и устроился в автобазу ь2, которая тогда располагалась на улице Ногина.

В конце концов решили мы, человек тринадцать, уехать на фронт. Всеми правдами и неправдами мы оказались наконец в Подмосковье. Как-то вечером перед ужином построили нас человек около двухсот, погрузили в теплушки и ку-ку, поехали. На станции Тейково остановились и нам объявили, что здесь, в лесу, из нас будут готовить диверсантов.

Потренировали нас недели две-три, а потом объявили, что мы - 214-я воздушно-десантная бригада.

В июле 42-го пришла команда забрать парашюты, оружие и грузиться в эшелон. А всего оружия - одна винтовка на троих. Я попал в пулеметную роту. На одной из станций парашюты приказали оставить. Как говорили, не с чего нам было прыгать, не было самолетов. Выгрузились мы в ровной, как стол, донской степи. Над нами небольшими группами пролетали немецкие бомбардировщики, но нас не бомбили, хотя пыль от четырех наших бригад стояла столбом. Так мы с малыми остановками, чтобы перекусить, отшагали двое суток и к вечеру вышли к Дону. Противоположная его сторона была крутой и обрывистой, а над кручей вдоль Дона высилась каменная стена кладбища в двенадцати километрах от станции Клетской.

Видимо, заранее были подготовлены лодки и другие подручные средства. Наш командир взвода Кулешов, тоже оренбуржец, переправлялся последним. Тогда командиры обязаны были находиться в 100-150 метрах позади своих подразделений. Это уже потом, когда война разгорелась, и генералы в передовых цепях ходили. Погрузилось нас 26 человек. С противоположной стороны - ни звука. Я спрашиваю Кулешова:

- Товарищ лейтенант, а как же с оружием? Винтовок-то у нас нет.

- Там, там все получим, все возьмем на складах.

Не знаю, может, и в самом деле были в Клетской наши склады, но немцы их перехватили... У меня же на 26 человек было 4-5 винтовок и станковый пулемет. Его я никому не доверил, поставил вперед и сел рядом. В технике я уже неплохо разбирался, поэтому меня назначили командиром отделения. Курсов специальных я конечно не проходил и когда спросил, какая моя задача, мне ответили:

- Переправиться и открыть огонь...

Доплыли до середины Дона, гребли кто чем мог, весел не было. Ночь стояла темная, но летняя, короткая, июнь все-таки. И только небо стало пробеливать, с той стороны пустили ракету. А мы - как на ладони. Резанули по лодке справа и слева из пулеметов - только щепки летят. Я приказал прыгать в воду, но за лодку держаться, прикрываться ей. Тут, конечно, крики, вой. Кого-то убило, кого-то ранило. Пока мы канителились, лодку развернуло и стало тащить к немецкому берегу. Я снова сел к пулемету, лента была заправлена, и стал очередями стрелять на вспышки. Ребята тоже немного осмелели, да и неглубоко уже было. Стали прибиваться к берегу. Сняли пулемет, а выбраться негде - везде крутизна метров по семь-восемь. Справа в обрыве виднелась размоина, и я скомандовал своим по берегу бежать к ней.

Выбрались на кручу. Смотрим, вдоль кладбища идет дорога. Мы добежали по ней к стене каменной и залегли. Тут уже совсем рассвело и немцы увидели, что мы Дон форсировали. Стали они прыгать через стену и убегать к оврагу, который шел в сторону Клетской. Расстрелял я по ним еще одну ленту. Ребята "пукают" из трех оставшихся винтовок, остальные держат в руках гранаты, а сделать ничего не могут. Часов до десяти мы продержались. Тут прибегает связной от командира батальона:

- Кто тут старший?

Я огляделся. Кулешова нет. А связной опять:

- Ну вы, наверно, раз у вас пулемет?

- Выходит, я.

- Срочно к командиру!

А я до этого и в глаза комбата не видел. Прихожу. Их там человек двенадцать. Спрашивают:

- Вы командир пулеметчиков?

- Да, мне сказал Кулешов...

- А где Кулешов?

- Не знаю.

- Сколько было человек?

- Двадцать шесть со мной.

- Сколько осталось?

Тут у меня слезы потекли, уж очень комбат суровым паказался. Думалось тогда, а вдруг он меня застрелит. Но все же промямлил:

- Да человек одиннадцать.

- Где они?

- Там, возле пулемета.

- А ты старшего оставил?

- Да я не знаю, кто старший.

- А чего нюни-то распустил?

- Ну как же, было двадцать шесть, осталось одиннадцать, а где остальные - не знаю.

- Ладно, не расстраивайся! Ты их больше положил, чем мы потеряли. Вот пройди вдоль ограды, посмотри, сколько их там лежит.

- Так они прыгают, я стреляю.

- Ладно, молодец! Кулешов появится, ты ему доложишь. Иди.

Но Кулешова я так и не дождался. Солдат из нашего взвода сказал, что видел, как лейтенанта убили на переправе.

Отошли мы и заняли оборону километрах в шести от Дона, но вечером приказали - сниматься. Нас меняла другая часть. Подъехали артиллеристы с "сорокапятками", пожилые , загорелые дядьки. А мы двинулись в сторону Сталинграда и остановились в поле возле небольшого озерца. Не успели оглядеться, как следует опять приказ сниматься. И так - несколько раз. Не доходя километров пятнадцати до Сталинграда, окопались мы на небольшой высотке и заняли оборону. Левее нас простым глазом видны были и наши, и немецкие колонны, а над ними крутились самолеты. Но нас пока не трогали.

Не успели мы как следует зарыться (а этими саперными только детям в песке ковыряться) и вот тебе, пожалуйста, - танки. Шесть штук. Прибежал какой-то офицер из наших.

- Кто смелый подорвать танк?

Я оглянулся. Некоторые уже изготовились бежать. А до ближнего оврага метров пятьсот. Я таких глубоких оврагов в жизни не видел. Если в него спрыгнешь, назад без лопаты не выбраться. А вокруг - степь голая. Подумал я, подумал - а чем подрывать-то? Гранат у меня нет. На пулемет одна лента осталась, а сам он на виду торчит. Это потом уже маскировать научился , а тогда мне и на ум не могло прийти, что он одним выстрелом и меня, и пулемет может разнести. Спросил у кого-то рядом:

- Гранаты есть?

- Да вот пара РГД.

Сидим так, переговариваемся, а танки уже метрах в пятистах и сзади - автоматчики. Неспешно идут и не стреляют. Короче говоря, насобирал я пять гранат, связал их, как учили. Нам говорили, что таким количеством можно подорвать. Это после я понял, что умеючи средний танк и одной гранатой рвануть - дело выполнимое. Словом, пополз я. А спрятаться негде. Вижу, воронка от мины. Прилег в нее. Один танк идет прямо на меня. Примерился я, а чувствую - не докину, связка тяжелая, а до него метров двадцать. И еле гад ползет. Раза два я прицеливался, потом привстал на корточки и бросил прямо ему под гусеницу. Она слетела, танк развернулся и встал. Обрадовался я, что кончилась для меня война, и побежал к своим ребятам. Метров пять не дотянул, слева как шарахнет, и я вверх тормашками перелетел через свой окоп с осколком между лопатками. Поднялся - ничего не соображаю. Показали мне, куда бежать. Спустился я в овраг, нашел санитаров. Разорвали они на мне рубашку, а кровь уже из сапога идет. Перевязали меня, дали какую-то таблетку, сделали укол:

- Посиди.

Через час набралось нас человек пятнадцать и объяснили нам, куда идти по этому оврагу:

- Там вас будут ждать.

А кто там нас ждал? Почти день мы прокандыляли, пока не наткнулись на палатки и выезд из оврага. Сказали нам, что скоро должны прийти машины и нас увезут. Часа через два пришли "форды" с настеленной соломой. Натолкали в них под завязку и привезли на какую-то пристань между Сталинградом и Камышином. Колесный пароход, который подошел, нас не взял, потому что в нем было битком раненых из Сталинграда. Там немец уже вышел к Волге. Кто-то приказывает везти нас дальше, а шоферы - ни в какую:

- У нас приказ обратно вернуться.

Мы тоже не вылезаем из машин. Короче, шумели-кричали, но все же привезли в Камышин и ссадили. Распредилили по квартирам, где три, где пять человек, и сказали, что утром будут ходить врачи и всех осматривать. Ранило меня 25 августа (месяц всего и провоевал), в Камышине пробыл до начала сентября. Потом опять пришел колесный пароход, загрузили нас на него, сделали перевязки и дали по сухарю. А все это время - голодные. Некоторые даже сапоги обменяли на жранину. По пути оставляли тяжелораненых, которым нужна была срочная операция.

А нас привезли в Горький, быстренько выгрузили и разместили в школе, где я провалялся до 29 октября. Всех, кого в этот день выписали, направили в 8-ю лыжную бригаду в Казань . В декабре нас подняли и бросили под Воронеж. Но нас опередила какая-то другая группа, которая шла правее, а мы повернули на Красноармейск и взяли его. В бою за деревню Таманскую нас здорово потрепали, и нас после этого влили в состав 305-й стрелковой дивизии. В январе 43-го мы взяли Харьков, но обозы отстали, и немец отбросил нас до самого Белгорода.

В марте 43-го я уже был старшим сержантом и командиром взвода пулеметной разведки. При отступлении меня переодели в гражданское и оставили в немецком тылу. На всякий пожарный я распорол ватные брюки и спрятал в штанину пистолет. Двигался вместе с немцами с 10 утра и до 4-х дня, с дороги не сходил ни метра, потому что стоило прыгнуть через кювет, как они стреляли. Много по пути лежало трупов наших солдат, погибших при отступлении. Вышел я к своим в районе деревни Прудянка, между Белгородом и Харьковом. Мои данные подтвердили полковая и воздушная разведки. Тут, в районе Белгорода, мы и стали в обороне.

25 июля немцы перешли в наступление и чуть было не окружили нас, но мы успели отойти на вторую линию обороны. И вот утром я насчитал 75 танков, которые шли на нас. Пулемет я, конечно, снял и поставил в окоп. Начала работать немецкая артиллерия, в ответ ударили наши и завязалась дуэль. Танки пока не вмешивались, но увеличили скорость. Появилась авиация. Мы, оглушенные, уже ничего не соображали. Наши артиллеристы, стоявшие со своими пушками позади нас метрах в четырех, работали уже без рубах, голые по пояс. Немецкие танки придвинулись вплотную, и тут появились наши. Схлестнулись они как раз на наших окопах. Что там творилось - уму непостижимо! Ничего не видно! Один немец прошел через мой окоп и вроде чуть приостановился. Я из ниши схватил бутылку с зажигательной смесью и не сильно швырнул ее вслед танку. Он проехал еще с метр и загорелся. От гари дышать нечем, а деться некуда - справа и слева завалило. Но все-таки человек пять нас умудрилось собраться в свободную ямку. Пулемет мой засыпало землей и пришлось его бросить. Тут бой чуть стих, и раздалась команда:

- Вперед!

Выскочили мы, а комбат кричит:

- Где пулемет?

- Да вот завалило...

- Давай откапывай! Куда мы без него?! Вытащили, обдули, благо "максим" безотказный, и покатили вперед. Танки полыхают и немецкие и наши, в небе самолеты крутятся и горят не поймешь чьи, все поле в немецких трупах. Мы-то в окопах сидели, а они за танками шли - там их и накрыла артиллерия...

Взяли Белгород. С денек приводили себя в порядок и пошли на Харьков. Потом были Полтава, Кременчуг... Бои шли, но уже не такие тяжелые. Немец все бросал и быстро уходил. Дважды брали Львов, много он там на узких улочках наших танков пожег. На Сандомирском плацдарме мы заняли удобную позицию метрах в ста от дороги, где шел танковый бой. Немцы его обходили и попадали под наш огонь. После боев на плацдарме нашему 1002-му стрелковому полку было присвоено наименование Львовский.

В Чехословакии возле деревни Капишово убило командиров роты и взводов. Остался я и пулеметчиком, и старшиной, и взводным, и ротным, и всем на свете. Комбат созвал всех на рекогносцировку местности. Вышли мы на опушку леса, и тут разорвался снаряд. Командир батальона был ранен. Приподнялся он и сказал:

- Старшина, веди батальон в атаку.

Рядом стоял начальник штаба, капитан. Но начштаба и есть начштаба, у него свои дела. А у меня к тому времени была Слава 3-й степени и две "За отвагу". В батальоне - 150 наших и человек 45 штрафников. Это, по сути, такие же солдаты, только наказанные за малые грехи. Они то ли отстали от своей части, то ли еще что, и примкнули к нашему батальону. Потом они так и остались у нас и были зачислены в списки личного состава.

Короче говоря, поднял я батальон в атаку на Капишово, захватили мы кирпичный и лесопильный заводы. Взято было восемь исправных пушек и одна танкетка, около сотни пленных. Постояли мы там дней пять, и немец пошел в контратаку, спалил лесопильный и разбил кирпичный завод, в котловане которого мы отбили тринадцать атак. К утру нас сменила другая часть. За Капишово мне дали Славу 2-й степени. После взятия Моравска-Остравы, Кракова и других более мелких городов повернули в сторону Праги. Тут немцу было за что зацепиться - местность лесистая, горы, танки по таким кругам не поднимутся. Воевать пришлось взводами и небольшими группами. Разведаем, вышибем, и тогда уже основные силы подтягиваются. Так мы подошли к городу Гдув, что километров 50-60 от Праги.

Городишко стоял на ровном месте, и мы двумя дивизиями дней пять бились около него, но так и не взяли в лобовую. Собрали партактив. На нем я возьми да и ляпни:

- Надо человек 20-30 в тыл к нему послать, отвлечь внимание... Мне тут же командир дивизии генерал-майор Васильев:

- Ну вот, ты сказал - ты и пойдешь. Бери пулемет, а мало - так два, три, набирай хлопцев подходящих и шуруй. Ты в таких делах специалист.

Снарядились мы 17 человек. В группу вошел и Архипов. Хороший мужик! Был он одиноким, имел за плечами 35 лет судимости за подделку печатей, в последний раз сидел под Новосибирском и прибыл к нам оттуда добровольцем с маршевой ротой. Рядом стояла 100-я дивизия, которая входила в нашу 38-ю армию. Мы договорились о поддержке и через ее территорию прошли в тыл к немцам. Подыскали там брошенный двухэтажный дом, вроде фольварка, и обосновались в нем. Сразу налево от входа шли ступеньки на второй этаж, где расположились ребята с двумя пулеметами, а вниз, в подвал, вела полусгнившая и разбитая лестница. На десять часов утра было запланировано открыть огонь, наделать шуму и отвлечь внимание на себя. Основной удар наносили две наши дивизии. В восьмом часу утра Архипов заприметил невдалеке еще одии домик и решил его проверить. Говорил ему - не ходи, так нет -

поперся! Короче говоря, подобрался он к этому домику, а там немцы сидят, пьют. Ну, Архипов отстегнул гранату и в окно ее. Паника началась, стрельба. Немцы взбаламутились - что такое, русские в тылу? - и на нас поперли. Наши тоже не поймут. Договаривались на десять часов, а тут в восемь заваруха началась. Но потом, правда, смикитили, что случилась какая-то непредвиденность. Сотая дивизия поддержала танковым огнем, постоянно отрезала от нас атакующих, иначе бы они числом задавили. Один пулемет у меня разбили и ранили пулеметчика. Я свой затащил в дом, а на второй этаж его поднять не могу. Все ребята наверху, а я один тут остался и пулемет никак не разверну. Тут забегает немец. Я его прикладом по шее. А ППШ тяжелый! Он в подвал и свалился. Следом второй, третий. Сколько их было - не упомню. Замахнулся я на последнего, а это наш сержант. У меня - слезы из глаз:

- Да откуда ты взялся? Я бы и тебя в этот подвал спровадил. Оказалось, это подошла 100-я дивизия. А я почернел весь и трясусь. Появился какой-то майор:

- А где немцы? Они же все сюда забегали.

- Да вон, - говорю, - в подвале.

- Как в подвале?

Тут я малость в себя стал приходить:

- Хорошо под руку подворачивались.

Майор засмеялся и достал "лимонку":

- А наших там нет?

- Нет.

И он кинул ее в подвал. Потом туда спустились и насчитали семнадцать человек. Два или три были убиты, живых вытащили наверх. Из моей группы все остались целы, кроме раненого пулеметчика. За этот бой меня представили к званию Героя Советского Союза. Но в Москве сделали оговорку: заменить Героя на Орден Славы I-й степени.

Там же было сказано, что при следующем подвиге представить к Золотой Звезде. Все эти документы я видел сам, когда ездил в Москву на 45-летие Победы. Но следующий подвиг не случился. 18 мая, когда мы вылавливали по лесам остатки немецких групп, меня ранило.