Евгения Павлова

Если бы Рифкат Исрафилов ставил "Гамлета", он не надел бы на принца датского свитера с джинсами. И чеховских трех сестер не обрядил бы в солдатские шинели (мы на театре насмотрелись такого достаточно и в принципе не возражаем). Ему не надо так приближать классику к сегодняшнему дню. Более того: его "Маскарад" просто-таки щеголяет "вещной" верностью времени - фраки, цилиндры, туалеты женщин безупречны. В образе северной столицы при всей его многозначности и выразительности (художник-постановщик Тан Еникеев) ничто не выходит за границы - позапрошлого уже! - века. У режиссера есть другой способ сделать спектакль спектаклем о нас, показать и судить в нем наше время. Этот способ - творческая тайна. Нам же остается только удивляться тому, что у героев лермонтовской драмы и зрительного зала возникла общая "кровеносная система". Но об этом начинаешь думать позже, уже вне театральных стен. А на спектакле... Давно не приходилось наблюдать такой поглощенности происходящим. В зале - почти ненарушимая тишина, и это тишина сосредоточенности, что ощущается почти физически. Такое, не побоимся сказать, возникает в моменты откровения. В чем же оно? Театр, следуя автору, за цепью драматических случайностей видит закономерность, доходит до первопричины всякого добра и всякого зла на земле - души человеческой, до ее сокровенной жизни, замкнутой в себе самой, но в то же время связанной с другими - со всеми, влияющей на окружение и испытывающей влияние на себе. А значит, смысл, достоинство и счастье каждой жизни зависит от полноты гармонии, которая складывается - или не складывается - между "я" и "другие". Неоспоримое свидетельство тому и явил театр своим всезнающим и впадающим в ошибки, проницательным и слепым, могущественным и безоружным, великолепным и несчастным Арбениным.

Но спектакль - не беспристрастный силлогизм. Постановщики "Маскарада" на сцене областного театра драмы - прибавим к уже названным балетмейстера Олега Николаева, постановщика танцев Ларису Реневу, композитора Станислава Курбатского - в атаку на зрителя бросают весь арсенал сценических средств. Атака отлично скоординирована, все работает на единый образ - враждебного человеку, опасного для него окружения. Первые аккорды музыки каменно-тяжелы, как шаги Командора. В изысканно красивых интерьерах много мелалса и даже невесомые занавеси почему-то вызывают ощущение тенёт. А живой огонь - воплощение души, кажется, еще беззащитнее рядом с грубо материальными символами власти, золота и смерти.

Действию предшествует выразительный пластический эпиграф - выход исполнителей и сцена у карточного стола. Фраки, мундиры, скрещение шпаг принадлежали в нем времени "Маскарада". Но рваные ритмы движений, злая энергия, ожидание удара и готовность нанести удар - наши. Наши... знак двойственности лежит и на танцевальных сценах (в них заняты студенты театрального отделения института искусств). Шеренга - именно так хочется назвать танцующих. Так единообразна эта масса людей со стертой индивидуальностью, так послушна невидимому, но ощущаемому ею церемониймейстеру, хотя внутреннее бунтует против него и, не будь этой силы, порядок рядов разбился бы вдребезги и разлетелся. Светская чернь. Она - и порождение этих величественных зал, и оскорбление их холодной красоты. Изломанные, судорожные движения марионеток соединяют в несвободе и нелюбви, в противостоянии каждого всем и всех каждому. Флюиды агрессивности, вероломства, материализованные в танце, и есть воздух, которым дышат наши герои. Они сами - его порождение. Они выпадают из танцующих гирлянд, как кристаллы из перенасыщенного раствора.

И только Арбенин появляется иначе. Он взлетает на сцену из зрительного зала. Именно взлетает вопреки нашим ожиданиям увидеть замкнутого в броне презрительной холодности, всему в этой юдоли назначившего свою невысокую цену супермена. Еще впереди злосчастный браслет, подозрения, яд, ужасная ошибка, а он уже неспокоен - раздражен, нервически подвижен. Какая внутренняя причина снова бросила его к столу с зеленым сукном? Не желание же, в самом деле, выручить Звездича? Вулканом страстей играет Арбенина заслуженный артист России лауреат Государственной премии России Олег Ханов. Он отнюдь не жертва обстоятельств и свое несчастье несет в себе изначально. Его "включенность" в цепную реакцию зла очевидна - актер подчеркивает это в сценах с Казариным, где в воспоминаниях о былом - да и сегодня, сегодня! - приятели понимают один другого не то что с полуслова - с полуулыбки, с полувзгляда. Ерничая, они обнаруживают такую духовную близость, что, кажется, двуликому герою Андрея Бледного (он - и Казарин, и Неизвестный) - не противопоказан и третий - самого Евгения Александровича. Но Арбенин-Ханов не исчерпывается Казариным. Он глубже, он богаче, он сам доступен страданию. Актер находит множество возможностей показать это - психологически точных и вместе с тем неожиданных. Вот только одно, - помните? - Нина обречена, но еще жива и Арбенину нужно, необходимо удержать себя в уверенности, что его суд справедлив.

Что делает он? Опускает крышку пианино, набрасывает покрывало на зеркало. И продолжает говорить - размеренно, методично. Вот только голос теряет живые краски и забирается на неестественные "верхи". И это леденящее спокойствие сильнее, чем рыдания, выражает запредельность муки. А последняя реплика-шутка, обращенная к Казарину-Неизвестному, издевательское прощание перед выстрелом? Ею, уходя, он сполна оплатил все свои колкости по поводу "давно известной шарады для упражнения детей", то бишь жизни. Нет, не человеком "двойных стандартов" оказался наш Арбенин - умел приговорить к пуле и себя. Режиссерская вольность - самоубийство взамен сумасшествия - оправдана, она логична.

Кто-то сказал, что в этом Арбенине недостает светскости? Светскость сыграна и великолепно. Для этого хватило буквально минуты. Арбенин узнает в гостье Звездича баронессу Штраль и машинально, помимо сознания и воли попадает в иной тип отношений - аристократической гостиной. То есть светскость у него в крови и нет необходимости демонстрировать ее на протяжении всего спектакля. Да и что эта пресловутая светскость? - опознавательный знак касты. Интересна же незаурядная личность, причина ее катастрофы - вот с чем выходит к нам театр. Каков же итог? Нет, не воскрес Арбенин "для жизни и добра". Оказался не способен на то, что Борис Пастернак назвал "усильем воскресенья"? Участие во зле искажает человеческую природу необратимо, и сеет злые семена? Ведь проиграл Арбенин злу, им же и порожденному.

Вот уже кто совершенный, без примеси игрок, так это Казарин-Неизвестный Анатолия Бледного. И не за карточным столом - его он предоставил "шестеркам". И не картами понтирует. Он - дух игры, ее наваждение. Арбенину не мстит - в своем стремлении встревожить, разрушить, погубить Казарин бескорыстен. Его единственный выигрыш - наслаждение игрой и властью, которая представляется вечной.

Олег Бажанов играет в Звездиче то, что французы называют "enfant terrible" - скверный ребенок. Прелесть молодого жизнелюбия... Обаяние, искренность, заставляющая извинять не Бог весть какие, правда, пороки... Путь этой гусарской кометы наперед расчислен, и она благополучно достигла бы естественного конца, не встречайся в жизни изредка арбенины. Не случайно сумасшествие досталось Звездичу. Не "гордый ум" Арбенина изнемог - изнемог неопытный ум князя, привыкший пользоваться общими - обуженными и укороченными понятиями о чести, о долге, о порядочности - о жизни.

Как это ни странно, ближе всего к Арбенину в нашем спектакле баронесса Штраль - Наталья Беляева.

Умна и видит людей. Здесь есть характер и, уверенная в себе, баронесса не боится уступить чувству. Одного не прозрела она - своей "слабости": оказалось не по силам быть причиной гибели другого и дать ей свершиться. Как видим, они с Арбениным пересеклись, но каждый сделал свой выбор.

А что Нина? Она, кажется, опускается на сцену из иного мира, легко вальсируя в своих светлых летящих одеждах и в дальнейшем вполне оправдывает все характеристики супруга. Ничто в ней не мешает Арбенину любить, а это само по себе уже удача молодой исполнительницы Алсу Шамсутдиновой.

Потом мы увидим юную женщину в белом, похожую на Нину или Нину? - за фортепиано. Но сначала...

Спектакль пронизывает какая-то центростремительная сила, собирающая его к финалу в единую точку: на наших глазах складывается живая скульптурная группа изломанных, искаженных фигур. Это похоже на ожившую "Гернику" или обретшие третье измерение гойевские "капричос". Химеры подползают к ногам Неизвестного, восседающего на спине льва. Льстивые, но готовые ужалить. Зло - аномалия, оно ужасно, уродливо и потому нежизнеспособно - так можно прочитать этот символ. Вот теперь является женщина в белом. Как свет. Как минута покоя, как истина.

Спектакль окончен. Этот. Но есть еще один. Потому что в день, когда играет заслуженный артист России Андрей Лещенко, - вы увидите не просто другого Арбенина, вы увидите другой спектакль. До такой степени другой, что, кажется, можно включить его в репертуар как самостоятельную работу, скажем, под названием "Евгений Арбенин". Он будет иметь (и уже имеет) своих зрителей и своих поклонников, как "Маскарад" - своих. Не спрашивайте, который лучше - нет более непродуктивного подхода в критике, чем упрекать одно произведение достоинствами другого. "Евгений Арбенин" относится к "Маскараду", как фрагмент картины ко всему полотну: он теряет в масштабе, зато сосредоточивает внимание на главной детали. Здесь свет и Арбенин существуют параллельно, мало завися друг от друга, здесь подмостки, на которых разыгрывается драма, - душа Арбенина. Лещенко играет в традициях хорошего психологического театра, проживая роль подробно, со вкусом, с большой дистанцией между ее "форте" и "пиано". Он любит - любит и страстно, и нежно, с Ниной становится другим, неузнаваемым. Он казнит и сам казнится, отрывая ее от себя с болью, с кровью. Надо сказать, и Нина - Лариса Толпышева - не просто "прекрасное дитя" и если "в огромной книге жизни прочла один заглавный лист", то прочла его со вниманием и хорошо усвоила. В ней несомненно течет своя внутренняя жизнь, отчего ироничные реплики, остроумные повороты в разговорах с Арбениным - не просто подарены автором, они принадлежат ей.

Главное же, что рознит эти два спектакля, - Арбенин-Лещенко не делит вину со "светом", он несет бремя своей ужасной ошибки и отвечает за нее сам.

Так где же истина? Между двумя крайностями? Если бы... Философы говорят, что между ними лежит не истина, а проблема. Так что не будем торопиться с выводами.