Инна Зубова

В очередной раз перелистав воспоминания Екатерины Владимировны Даль об отце, напечатанные в 1879 г. в журнале "Русский вестник", и зная о том, как они были плохо приняты в свое время, не лишним будет ближе познакомиться с самым, по-видимому, гневным критиком мемуаристки Д.И.Завалишиным.

У каждого, кто интересовался деятельностью декабристов, эта фамилия прежде всего вызывает воспоминания о предателе Ипполите Завалишине, которого, впрочем, доносы не спасли от ссылки. О старшем же брате его, Дмитрии, говорится обычно как о человеке порядочном, но не особенно симпатичном, желчном и мрачном. Как и многие его товарищи, он оставил "Записки" о своей жизни. Откроем биографический справочник "Декабристы", выпущенный издательством "Наука" в 1988 г. Здесь довольно много сведений о Дмитрии, а доносчику Ипполиту по "заслугам" его отведено лишь две строки.

Д.И.Завалишин родился в 1804 г. в Астрахани, в семье генерал-майора, шефа астраханского гарнизонного полка, впоследствии генерал-инспектора путей сообщения Иринарха Ивановича Завалишина. Дети рано потеряли мать, и в 1816 г. Дмитрия определили в Петербургский Морской кадетский корпус, тот самый, куда двумя годами ранее поступили В.И.Даль и его брат Карл. В 1819 г., то есть одновременно с Далем, Завалишин был выпущен из корпуса мичманом, а вскоре определен туда же преподавателем. Проработав в родном учебном заведении более двух лет, он отправился на фрегате "Крейсер" под командованием М.П.Лазарева в кругосветное плавание, откуда вернулся в мае 1824 г. После этого служил "при береге" в восьмом флотском экипаже. 12 февраля 1824 г. получил чин лейтенанта.

14 декабря 1825 г. он находился в отпуске в Симбирске, где и был арестован 30 декабря. Историки до сих пор спорят о том, состоял ли Завалишин официально в Северном обществе декабристов. Известно, что он сам пытался создать организацию под названием "Орден восстановления", написал устав этого общества и принял в него несколько человек. В 1822 г. в письме поделился идеями с Александром I, который "за несколько дней до своей неожиданной смерти передал Завалишину, что считает эти идеи "неудобоисполнимыми". Вот это, вероятно, и заставило следственную комиссию по делу декабристов причислить лейтенанта к государственным преступникам первого разряда, приговоренным первоначально к вечной каторге. Осенью 1826 г. Завалишина отправили из Петропавловской крепости в Сибирь, в Читинский острог. Через три года он был переведен в Петровский завод. В 1832 г. срок его каторги сокращен до 15, а в 1835 - до 13 лет. По окончании этого срока его перевели на поселение в Читу. После амнистии 1856 г. он остался в Сибири, где постоянно разоблачал злоупотребления местной власти, активно выступал в печати, публикуясь и в столичных журналах. В 1863 г. его выслали из Читы в Казань, но вскоре последовало Высочайшее разрешение жить в Москве. Здесь Завалишин провел следующие 30 лет. Шестидесяти семи лет от роду он вторично женился (первая его жена умерла в Чите в 1847 г.) и имел во втором браке шестерых детей.

В Москве Завалишин встретился и восстановил дружеские отношения с товарищем юности В.И.Далем. В свое время они особенно сдружились во время учебного плавания к берегам Швеции и Дании. Даль, как известно, умер в сентябре 1872 г. Д.И. Завалишин пережил его на двадцать лет, причем, как видно, все эти годы жил активной творческой жизнью. Об этом можно судить по статьям на разные темы, с которыми он продолжал выступать в печати.

В 1872 г., например, в газете "Московские ведомости" появилась его статья "Заметки по поводу некролога В.И.Даля". В июне 1873 г. в журнале "Русский вестник" были напечатаны "Воспоминания о Морском кадетском корпусе с 1816 по 1822 годы". Но особенно интересна в связи с образом В.И.Даля в воспоминаниях близких ему людей опубликованная в 1904 г. в журнале "Русская старина" статья Завалишина "Некоторые обстоятельства жизни Владимира Ивановича Даля (по поводу статьи "В.И.Даль" (по воспоминаниям его дочери)..." Эта, можно сказать, рецензия на мемуары Екатерины Даль, была, вероятно, написана сразу после их выхода в свет. О том, насколько отзыв был разгромным, можно судить даже по первым его строкам:

"Статья эта не заслуживала бы не только разбора, - пишет Завалишин,- но даже и упоминовения о ней в печати, если бы г-жа Даль не вздумала свои смутные воспоминания и даже свои собственные измышления прикрывать уважаемыми именем и авторитетом своего отца, навязывая ему сообщения таких ложных фактов, каких он никогда не мог сделать, и такое невежество, какого он никогда не мог обнаружить, даже при ослаблении памяти (вследствие болезненного состояния в последнее время), относительно иных вещей и событий".

Право судить об этом Завалишину дает "с лишком 50-летняя дружба, не изменившаяся ни от времени, ни от превратностей жизни и устоявшаяся до самой его (В.И.Даля. - И.3.) кончины". Насколько же справедлив был столь убийственный отзыв?

Завалишин перечисляет допущенные Екатериной Владимировной ошибки, и надо заметить, что кое-какие из них перекочевали и перекочевывают в книги и статьи о Дале до сих пор, хотя авторы этих работ и не забыли вслед за Завалишиным покритиковать Екатерину Даль.

"Познания г-жи Даль по русской географии, - пишет безжалостный рецензент, - таковы, что город Белев приходится у ней в Тверской губернии..."

"А вот образец познаний г-жи Даль по русской истории, - продолжает Завалишин - ..." Он (отец) был свидетелем, как брали приступом Шумлу" (тогда как главным действием Дибича именно то и считалось, что он перешел Балканы, обойдя Шумлу)... У ней Дибич берет и Варшаву...

У ней курьер в 1812 году кричал на всем скаку содержание привезенных им депеш, тогда как всякий, кто помнит еше 1812 год, знает, что было совершенно противное... ни курьер, ни почтальон, ни даже частный проезжий до сообщения начальству не смел рассказывать и самым близким людям даже того, что и сам видел. Всякое сообщение народу делалось главным начальником во всяком месте. Хороши депеши, содержание которых знали бы курьеры!"

Этой гневной тирадой Завалишин уничтожает одно из самых красивых мест в воспоминаниях Е.Даль - то, где она рассказывает, как дед Иван Матвеевич в Николаеве посылал старшего сына на базар "слушать вести" и как одиннадцатилетний тогда Владимир услышал якобы от курьера о сдаче Москвы французам. Да, преподаватель кадетского корпуса, отставной лейтенант флота, известный публицист, видимо, в самом деле лучше знал историю и географию России, чем получившая домашнее образование барышня.

"Даже относительно самых близких своих родных она все перепутывает", - возмущается Дмитрий Иринархович. Приходится признать, что и здесь он прав. "Госпожа Даль" утверждала, будто ее дядя Карл участвовал вместе с братом в походе гардемарин к берегам Швеции и Дании, а также будто братья вместе закончили обучение и приехали в Николаев. Завалишин отлично помнил, что Карл Даль не был в этом плавании и что он был выпущен из корпуса годом позже брата. Здесь, конечно, следует учесть, что все дядюшки Екатерины Владимировны умерли задолго до ее рождения, и вряд ли можно требовать от нее большой точности в том, что касается их. Но ведь она ошиблась даже в дате рождения своего отца, назвав 1802, а не 1801 год. Сообщив, что родился он на Луганских заводах, наивно добавила: "Зачем туда деды мои ездили, я не знаю". А ведь Даль, диктуя детям свою биографию, упомянул, что в Лугань Иван Матвеевич был переведен по службе, а не просто зачем-то съездил туда с семьей. Память дочери лучше всего сохранила наиболее эмоциональные рассказы отца. Она сумела пересказать его воспоминания достаточно живо и увлекательно, однако невольно привнесла в них собственное, не всегда верное понимание многого, о чем услышала. Ее весьма субъективное изложение сведений о Морском корпусе более всего возмутило Завалишина. Как и Даль, он пережил в детстве все тяготы воспитания в закрытом учебном заведении, как и Даль, он видел все недостатки этого воспитания, но, в отличие от Даля, свой кадетский корпус он рассматривал не только с точки зрения воспитанника, но и с позиций преподавателя.

Еще будучи учащимся выпускного гардемаринского класса Завалишин начал преподавать своим товарищам астрономию и высшую математику, помогая заболевшему учителю. Через год после выпуска он был по рекомендации астронома Шуберта определен в корпус кадетским офицером и преподавателем. Это назначение не обрадовало юношу, мечтавшего о дальних плаваниях. Однако отец в письме объяснил ему, что приглашение такого молодого человека на такую ответственную работу, как воспитание и обучение сограждан, - великая честь, от которой ни в каком случае не следует отказываться.

В своих статьях Завалишин рассказывает, как он, работая в корпусе, отстаивал свои педагогические взгляды, как приходилось ему и спорить со старшими коллегами, но как при этом он не раз убеждал их в своей правоте. По его мнению, ругая порядки в корпусе, Даль был во многом прав, но, вспоминая их только с позиций бывшего воспитанника, несколько преувеличил плохое, забыл хорошее, а многих деталей, известных впоследствии Завалишину как преподавателю, просто не знал. Кроме того, возможно, что дочь несколько преувеличила ненависть отца к кадетскому корпусу. Ведь когда человек что-то в своем прошлом очень не любит, то старается пореже вспоминать этот период своей жизни, а Даль и Завалишин постоянно напоминали друг другу различные эпизоды общего кадетского отрочества и гардемаринской юности!

По мнению Дмитрия Иринарховича, "г-жа Даль" придает этим эпизодам весьма искаженный смысл. Так, невинные шутки кадет в ее изложении превращаются в довольно гадкие издевательства над товарищами и преподавателями. При этом Екатерина Владимировна даже не замечает, что выставляет отца в каком-то нехорошем свете. Она преувеличивает тупость, несправедливость и жестокость педагогов и сгущает краски, рисуя плачевное положение воспитанников.

"Даль, - пишет Завалишин, - имел сильную наклонность к насмешкам, которая отразилась и в его литературных произведениях, и которую он сохранил до конца жизни и в изустной беседе, в рассказах. Он "задирал", как выражались, многих и часто; и понятно, что это не могло нравиться и его товарищам, а тем более тем воспитанникам, которые были старше его; отсюда в корпусе пришлось ему испытать много неприятностей и было на него много жалоб, что очень легко могло подвести его и под взыскание, если бы начальство в корпусе было таково, каким хочет представить его госпожа Даль".

Что же касается студенческого периода в Дерпте, то, по мнению Завалишина, никак нельзя противопоставлять это счастливое время "несчастному" времени в кадетском корпусе, как это получилось в воспоминаниях дочери В.И. Даля. Нельзя сравнивать ощущения мальчика, тоскующего по дому в закрытом военном учебном заведении, с впечатлениями взрослого человека, закаленного семилетней службой на флоте и ведущего свободную жизнь студента университета.

Кстати, Завалишин резко протестует против утверждения Екатерины Владимировны, будто за казенное обучение в корпусе требовалось отдать морской службе семь лет. Он утверждает, что все кадеты обучались за казенный счет и каждый имел право уйти на гражданскую службу даже сразу после выпуска.

Описание в мемуарах эпизодов жизни Даля в Дерпте также глубоко возмущают его, при этом иногда он, несомненно, прав. Например, о своем выпускном экзамене и защите диссертации в университете Владимир Иванович, видимо, рассказывал домашним с свойственным ему юмором, явно преувеличивая смешную сторону события. Дочь, которая, скорее всего, имела весьма туманное представление о научной работе, поняла его рассказ буквально, восприняв только эту смешную сторону. В результате весь эпизод выглядит у нее весьма странно. Собрались добрые знакомые, подурачились, пошутили и... объявили студента доктором медицины. А ведь на самом деле Даль к окончанию университета подготовил две серьезных научных работы - по общей медицине и по хирургии, и профессора Мойер и Розенбергер решили, что ему можно досрочно присвоить степень отнюдь не из-за своих дружеских отношений с ним, как может показаться читателю.

Вот таких невольных искажений образа Даля, человека, которого по-настоящему любил и уважал, не может Завалишин простить автору мемуаров. Его статья заканчивается предостережением "будущего биографа Даля", призывом не считать воспоминания Е. Даль надежным источником. Приходится признать, что он до известной степени прав. Однако нужно учесть и другое. Воспоминания, подобные этим мемуарам, ценны тем, что хранят живой образ человека, нарисованный его близкими. И эта ценность возрастает с годами, несмотря на досадные фактические неточности, допущенные в тех деталях, которые в свое время были неинтересны автору воспоминаний или неправильно поняты им.

Д.И. Завалишин на допросе. Рисунок А. Ивановского, 1826.

*). Работа ведется при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда (РГНФ) РАН.