Настойчивый призыв Владимира Маяковского "больше поэтов хороших и разных" прозвучал в тридцатых годах, прямо скажем, - не в литературной пустыне. В России никогда не ощущалось нехватки талантов. И при Маяковском, и в последующие десятилетия в стране жили и творили и великие поэты, и самобытные, и оригинальные. Как, впрочем, и сейчас.
Касается это и нашей провинции. И в Оренбурге, и в области сейчас десятки литературных групп, в которых вырастают интересные, талантливые поэты "хорошие и разные". Многие из них печатаются в "Вечернем Оренбурге", приобретают известную популярность у читателей и любителей поэзии.
Сегодня мы знакомим читателей с новыми стихами Юрия Орябинского, Ольги Мяловой и Александра Трубенка.

Юрий Орябинский

Россия золотая

Над моей колыбелью Россия военная пела.
И тогда, в малолетстве, писать научившись едва,
Я поклялся себе совершить неподъемное дело -
О ее материнстве сказать золотые слова.

Я слыхал их в народе, читал у российских поэтов,
Постигал совершенство, возвышенность и чистоту.
Но когда собирался запеть свою песню об этом,
Кукарекнул мой голос, и слово завязло во рту.

А в желаньи уйти от фальшивости и заморочек,
Докопаться, где все ж корневая основа основ,
Становилось невмочь от чужих позолоченных строчек
И таких же своих, только чуть посеребренных слов.

Я теперь понимаю, что это затея пустая -
Наряжать естество в неестественные кружева,
И поскольку Россия сама по себе золотая,
То вольна выбирать и поэтов своих, и слова.

Облетающий сад

Потихоньку идем в облетающий сад -
Та тропа никому не заказана,
И молчим о своем, только листья шуршат,
Все пропето давно и рассказано.

Про весну и любовь, про дороги-пути,
Что теперь окончательно пройдены.
Но опять не могу я ответа найти,
Как мы стали чужими на родине.

Ведь ее берегли и любили ее
И совсем молодыми, и зрелыми.
В сером небе кружит и кружит воронье,
Средь него мы - воронами белыми.

Не для нас их веселье и гам не для нас,
И пиры над могилами шумные.
Мы о том, что придет святотатственный час,
Никогда не гадали, не думали...

Шелестит за спиной облетающий сад,
На прощанье хоть слово скажите мне.
И холодный рассвет, и холодный закат,
И в душе, как в пустом общежитии.

* * *

Твои каштановые волосы
Мне часто виделись во сне.
И вся судьба пошла, как полосы,
На черно-белом полотне.

Но между этого двухцветия
Я различал всего одну -
В любых потемках ли, при свете ли -
Волос каштановых копну.

И суета, и все великое
Уже не трогали меня.
А жизнь катилась, многоликая,
Разноголосицей звеня.

Тебя я слышал в этом голосе,
Ты мне склоняла через сны
Свои каштановые волосы
С манящим запахом весны.

Но я мирское прочь отбрасывал,
Хотя вживую сквозь туман
Кричали мне грачи Саврасова,
Шептал березой Левитан...

И вдруг подумал: что же делал я
В самообмане этих грез? -
Тебя увидев с шапкой белою
Самим придуманных волос.

Города

Давным-давно завяла лебеда
В моём далеком деревенском детстве.
И с детством тем не жившие в соседстве
В душе теперь бунтуют города.

Фальшивую улыбку с добротой,
Как дважды два, в них перепутать можно.
Но их любить и странно, и тревожно
Навек приговорён я суетой.

А жизнь идёт не к молодым годам,
Пора причал бы с тихими делами.
Но, как мотыль в ночи летит на пламя,
Тянусь опять я к новым городам.

Сивка

Жеребенком малым с мамою-кобылой
Мчался по росистым заливным лугам.
Мать призывно ржала и копытом била,
И легко бежалось к маминым ногам.

Через год любовно подровняли гриву -
Отличал хозяин, холил стригунка.
Скоро стал двухлетком стройным да игрывым,
Как атлас, лоснились сытые бока.

А потом однажды затрубили трубы,
И почуял сивка: времечко пришло!
И хозяин новый, ласковый и грубый,
Потрепал по холке и взлетел в седло.

Ах, какие были рубки и атаки!
Раздувались ноздри, пенились бока.
Так бы и храпелось в круговерти драки,
Если бы не сбила пуля седока.

Зацепил и сивку в том бою осколок,
Чиркнул по колену вроде не всерьез.
Только у военных разговор не долог:
- Сделать выбраковку и списать в обоз.

Ездовой попался вечно полупьяный,
Тыкал кнутовищем в исхудавший бок,
Матерился длинно, измывался рьяно -
Не овса, не сена, а соломы клок.

Бил не разбирая, круп ли это, лоб ли,
Угодить старался, где всего больней.
Не хотел и сивка пятиться в оглобли,
Не давала гордость боевых коней.

Да ведь и солому всё же ломит сила.
Запрягли в телегу, всунули узду.
По каким ухабам только не носило!
Лучше б и не видеть пьяную езду.

Растерял подковы, посшибал копыта,
И теперь поставлен в стойло вспоминать,
Что бывало раньше едено и пито,
Как в ночном далёком целовала мать.

Незакрытой двери заунывны створки,
За стеной щелястой только ветра вой.
Так и укатали не крутые горки -
Ухайдакал сивку сволочь-ездовой.

Ольга Мялова
Человек

Плевали, вопили,
лицо утопили
в пригоршнях пощечин -
молчал несмутимо;
как дом нелюдимый
стоял заколочен.
Устали возиться,
решили схватиться
- уверенно очень -
силенками с силой.
Пугали могилой -
не подал и вида.
Петлю обещали,
тянули клещами -
и слова не выдал.
Не думал пытаться
Спастись и продаться -
так было бы с ними.
Так было бы с каждым
из нынешних граждан.
Он знал себе имя.
И жеста не выдал -
как каменный идол
стоял искорежен.
Давили, топтали,
Сулили медали -
а без толку все же.
Да что тут ни делай,
упрямое тело
круша и калеча, -
стоит человече:
скуластая юность, матерые плечи.
Растерзанным прахом
лег спать он без страха,
что рано разбудят...
... по досточке хлипкой
шагал он с улыбкой.
Он знал, где он будет.

* * *

Я грызу перед вами бритву -
скучен номер, жалок и глуп.
Я грызу перед вами бритву -
так, что хлопья алые с губ.

Ни восторгов в зале, ни гнева.
Вряд ли будете звать на "бис".
Я к вам вышла для разогрева -
все ждут клоунов и стриптиз.

Для того я себя калечу,
дерзкий рот разодрав по швам,
чтоб вам было хоть каплю легче -
ведь кому-то хуже, чем вам.

Разве вы не того хотели?..
Или зря я вас подняла
из нагретых, смятых постелей,
из-за праздничного стола?..

Верно, зря. С усталой досадою,
как пришла, так и выйду прочь...
Даже боль вас чужая не радует -
чем еще вам можно помочь?

... Брань шепча горячо, как молитву,
хмурым взглядом упершись вниз,
догрызу перед вами бритву,
после - клоуны и стриптиз.

Александр Трубенок
* * *

Как ветви хороши карагача,
Сгибаемого августовским ветром!
Колышется зеленая свеча,
Тая в себе лекало геометра.

А ветер - в спину! Солнце - за спиной!
Чего еще мне, велосипедисту?!
Лечу! Ликую! Бог и черт со мной!
И ноги напрягаю мускулисто.

Ко мне вернулась радость бытия.
Она, как видно, пряталась от зноя.
Душа шумит, листвою шелестя,
Березовою, гибкою, резною.

Плывут по небу плоско облака.
Ладонью провести и убедиться,
Субстанция тонка и высока,
И перелетной силой зарядиться.

А синь уже постигла глубина
И та ее особая прозрачность,
Которая лишь осени дана
И августу, внося неоднозначность...

Плыть облакам вверху и ветру - дуть,
Листве упругой - радостью струиться,
Душе тревожиться и рваться в путь,
А разуму - постичь и раствориться.

* * *

Вздрогнем мы и скажем: показалось,
С горьким облегчением вздохнем.
А быть может, наших глаз касалось,
И уже почти осуществлялось,
И ждало, что жизнь в него вдохнем...

Мы опять, увы, не дотянулись
До родного, милого лица,
Не уснули или не проснулись,
Не додумав что-то до конца.

* * *
Ночь пролежал и не уснул,
Как стрелка компаса, метался.
И от усилья сжатых скул
Вкус ржавчины во рту остался.

И хоть не помогли сто грамм,
Но все же облегчили муку
Вгрызаться с горем пополам
В гранитной полночи науку.

И если есть на свете Бог,
То я познал его бессилье:
Ко мне спуститься он не смог,
Я не сумел расправить крылья.

И на рассвете, забытью
Послав последнее проклятье,
В сон погружаюсь и шепчу:
"Спасибо вам, мои собратья!"

* * *

Наградой мне будет бессонная ночь,
И северный ветер, что был накануне,
И чувство, что это нельзя превозмочь.
Пусть не напрягаются вздохи и слюни.

А там, за Уралом, верха тополей
Сгибались под ветром и так шелестели,
Как будто у августа много щелей
В его деревянном и высохшем теле.

Урала лицо под корягу ушло,
Теченьем - струилось и ветром - рябило,
И солнцем - слепило и гнуло весло,
Плыло и ворочалось неистребимо.

Тропинка репейник цепляла на грудь,
Впивалась крапивой в саднящую кожу.
Жгло солнце и в память пыталось столкнуть.
Так было со мной, только был я моложе.

Засела заноза в каком-то углу.
Кровь бешено знает, сказать не умея.
Колышет бессонница смутную мглу,
И мысли под камни ползут, словно змеи.