Сергей Владич

"Есть три вещи, ради которых стоит совершать подвиги и преступления, - любовь, власть и деньги".

Эти слова принадлежат не мне. Их втолковывала в мою бесшабашную голову моя возлюбленная, кидая мне три апельсина, - любовь, власть и деньги. Я был памятливым и, копаясь, куда позже, в московских архивах, постоянно находил эти апельсины, и тогда, тая лучезарную улыбку, дарил скромным девушкам-архивистам оранжевые марокканские мячики - любовь, власть и деньги. Они понимали эти подношения по-своему, но архивы открывались мне бестрепетно. И я узнавал их - любовь, власть и деньги. Лев Давидович Троцкий не был чудаком, когда заявил кайзеровским генералам, что отныне юная Советская республика мира не заключает, войну не ведет, а армию... "армию распустить". Надкусывая оранжевые дольки, Лев Давидович за столом переговоров с германским генштабом в Брест-Литовске предлагал новые условия политических игр, придуманные вечно не кормленным еврейским мальчиком из полосы отчуждения от православного мира и ... апельсинов.

Еврейскую шутку оценили, и германские легионы двинулись к Нарве. Кто-то, а вернее, все большевистское правительство, срочно уселось в поезд и отбыло из Петрограда в Москву, навсегда. Единственным, доподлинно революционным элементом тогда была балтийская "матрозня". Матросы, увешанные гранатами, как мячиками, рыскали по Питеру в поисках антиэлементов и активно сбрасывали их с мостов в Неву. Именно им предстояло вписать первую страницу истории защиты социалистического отечества. Впереди выделялся Павел Дыбенко, уже отметивший штурм Зимнего. Вопреки стихотворной строчке Окуджавы, комиссары не носили "пыльных шлемов". Павел Дыбенко, матрос, коих в море, как грязи ("... и последние станут первыми", сказано Экклезиастом), прибыл в Нарву в штабном вагоне, где атлас посадочных мест удачно сочетался с серебром сервировки. Вымуштрованный царской властью матрос-денщик имел наготове кипяток, и начальник Центро-Балта Дыбенко, попивая чай с лимоном, раскатывал апельсины по бильярдному столу, даром ему доставшемуся после Великой Октябрьской социалистической революции.

Древнегреческая трагедия была скромна в аксессуарах. И в ее рифмах не отлить того разговора, когда в Нарве в вагон Дыбенко поднялась агитатор-пропагандист Лариса Рейснер. Почти моя однофамилица, но лицом краше. При царе была стихоплет ... в смысле, поэтессой, да еще декаденткой. Для непосвященных приведу строчку из "Агаты Кристи": "поиграем в декаданс ... будем опиум курить". Тетка, надо сказать, красоты была неописуемой. А лет тогда - 22. А вот смотри ж ты - уже революционерка. Стенографии ее разговора с Павлом Дыбенко не существует, но доподлинно известно, что за окнами стреляли: германские полчища рвались к сердцу все той же юной Советской республики. А теперь смотрите: начальник Центро-Балта (сейчас и начальник потребсоюза в деле, а тогда ...), усы, клеш, непременно, и... власти с апельсинами - не мерено. Одним словом, царь (упокой его душу), бог (аминь) и герой (вечная ему память). Хорош?

Вот и он, Павел Дыбенко, так думал, покачиваясь от самогона на ковре салона штабного вагона. Нет, вру: о другом думал Павел. А думал Павлик вот о чем: вспоминались ему январские дни 18-го года, когда на сцену Таврического дворца взошел другой матрос - Железняк (Железняков Александр Анатольевич по паспорту) и сказал по-доброму: "Караул устал". Апельсины эсеровской партии, мандарины всех меньшевистских мастей кинулись к двери. И только юная девка, сидящая, ну, тот же ряд и то же место, аплодировала - Лариса. Газеты писали о большевистском перевороте, о конце парламентаризма (мы-то знаем, что это не так), а перед Пашей катились апельсины Железняка - любовь, власть и деньги...

За окном стреляли. Было шумно. Лариса морщилась: "А нельзя ли все это "ликвидировать"? - очень модные слова по тем временам. "Можно!", - улыбнулся золотом зубов Дыбенко. "Можно!" 23 февраля 18 года поезд с Пашей и Ларисой рванул в историю.

Германским войскам надоело наступать. Подошедшие отряды Красной Гвардии взяли с боем то, что никому не было нужно. Поезд наркомвоенмора летел, стуча серебряными чайными ложечками в подстаканниках. Их остановили только под Самарой. Родилась Красная Армия. Хороший знак!

Паша, не вылезая из постели, стал командующим Балтийским флотом. Саша Железняков, плюнув на все, уехал воевать на Херсонщину на личном бронепоезде (моряки любили ездить на поездах), где сгинул ни за грош. Лариса Рейснер вышла за Дыбенко замуж. Совершив это, тут же лишила своего возлюбленного поэта Гумилева академического пайка. А чуть позже они с Дыбенко позволили поэта расстрелять. Наверняка помянули апельсинами.

Потом пошла "непруха": Лариса подхватила тиф и ... умерла. Этой женщине, соблазнявшей балтийских матросов, сотворившей праздник защитников Отечества, разогнавшей мимо Ленина первый российский парламент, принадлежавшей великому поэту ("Лазурных глаз не потупляя, она идет, сомкнув уста, как дева пламенного рая, как солнца юная мечта") удалось еще и написать книгу. Внимание! Вы не поверите, но книга называется "Про уголь, железо и живых людей". Понятно, что в 1926 г. апельсинов в Советской республике было мало.

Нет, Павел жил и жил добротно: и пьян, и нос в табаке.

Но как-то печально он смотрел на Тухачевского, Якира, Уборевича, Блюхера, да и многих других.

В 1938 г. всех расстреляли. И Пашу Дыбенко тоже. А также всех хохлов-матросов - Антонова-Овсеенко, Крыленко,.. Иосиф Сталин понимал в апельсинах ... То есть, как в кино, все умерли. А праздник 23 февраля - живет.

...Выталкивая меня из своей квартиры, любовь моя ненаглядная выставила в след мусорное ведро. В ведре алели апельсиновые кожурки. На улице тетка, словно обшарпанная рашпилем и дурно пахнущая водкой, торговала апельсинами. "Три!", - сказал я и с наслаждением растоптал их ногами.

- Как жить, - откликнулась тетка, - когда вокруг одни придурки?..