Самобытной поэтессе, известной оренбургской журналистке Татьяне Александровне Белозёровой исполнилось шестьдесят лет.
Когда-то давно, «на заре туманной юности», она опубликовала свои первые стихотворения в областной молодёжке, в «Комсомольском племени». Была активисткой литобъединения при редакции. Закончила Уральский государственный университет, сотрудничала во многих областных и городских газетах, была редактором газеты «Версия» в Орске. В настоящее время руководит школой «Репортёр» при газете «Орская хроника». Татьяна Александровна многократно побеждала в областных и республиканских конкурсах, награждалась серебряной медалью ВДНХ за журналистский труд. Вершиной её журналистского труда стали книги очерков о грибах и об оренбургской целине, к сожалению, опубликованные в местных альманахах пока частично.
Её стихотворные циклы публиковались в газетах «Комсомольское племя», «Оренбургская неделя», «Южный Урал», «Вечерний Оренбург», в коллективных сборниках «Красный угол», «И с песней молодость вернётся», «Радуга в камне», «Они прилетят», «Отечества родного седые ковыли», «Родительский день», «Душа в заветной лире», «Помнит мир спасённый», «Мы из России XX века», в альманахах «Орь», «Гостиный Двор», в журнале «Дон».
В настоящее время в издательстве «Печатный дом «Димур» выходит сборник избранных стихотворений Татьяны Белозёровой.


Редакция газеты «Вечерний Оренбург» поздравляет нашего постоянного автора с юбилеем и ждёт от поэта новых вдохновенных строк.

Предзимье
Предзимье холодное, время контраста,
Ждёт первого снега осенняя Русь.
Стоит, как последняя белая астра,
На чёрной земле ослепительный гусь.
Скрипят незакрытые кем–то ворота.
Ноябрьский «Кодак», последний щелчок.
В окошке, как в рамке, проявится фото:
Испуганный взгляд, чёлка наискосок.
А первый снежок будет робок и жалок,
Поймать бы снежинку иссохшимся ртом.
Как гусь потемнел! Его дикий аналог
Уже далеко за уральским хребтом.
А снег набирал окаянную силу.
Горели глаза, два весёлых огня,
Скрывалась дорожка, где хаживал милый,
Последний любимый, любивший меня.

Белая роза
Пироги нынче вышли высокими.
Говорят, это к сильным снегам.
Быстро бродит весёлыми соками
Молодое вино в погребах.
Фонарями последние яблочки
Светят меж обнажённых ветвей.
Опускаются белые бабочки,
Залепляя огни фонарей.
Дни осенние медленно тянутся,
Выпал снег, но растаял в Покров.
Ещё день – только крошки останутся
От морковных моих пирогов.
Раздобрею купчихою гладкою,
Лучше в зеркало не смотреть.
Руки – полные, губы – сладкие,
Правда смотрит в глаза, как смерть.
Но с Сары перелеском берёзовым
Мчится всадник. Пришпорит коня.
Расцвету у окна белой розою,
Чтоб заметил он только меня.

Лесное
Однажды лес меня заманит,
Средь сосен пасмурных оставит,
Корой моё покроет тело,
А в руки даст платочек белый.
Позарастёт ко мне дорожка
Пахучим розовым горошком.
А в ближнем маленьком селе
Слушок родится обо мне,
Что будто в мареве лесном
Стоит ни женщина, ни древо,
А вечерами оголтело
Платочком машет, как флажком.
Пойдут на веники ломать,
На сучья жаркие рубить,
Весной серёжками играть
И сладкий сок мой жадно пить.
Я буду, раны заживляя,
Смотреть, бессилье затая,
Как милый девушек ласкает,
Бесстыдно глядя на меня.

Зимняя вишня
Ноябрь. Дождик льёт, как в мае,
Конца и края не видать.
И переспелая, хмельная
Осталась вишня зимовать.
Какое может вызвать чувство
Насквозь промокшее окно?
Давно пора солить капусту,
А на дворе теплым–тепло.
Сумела осень притвориться,
Надеть весенний сарафан.
Пора зиме поторопиться,
Раскрыть ноябрьский обман.
Но я сама ничуть не лучше,
Седая прядь, игривый взгляд,
И на свидание по лужам
Бегу как тридцать лет назад.
Как можешь ты, Отец Всевышний,
И стыд, и разум - всё отнять,
И превратить в хмельную вишню,
Что остаётся зимовать?

Кончается жизнь
Кончается жизнь – начинается смерть.
Захотелось старушечке умереть.
В доме наскоро прибрала,
Легла на лавку и умерла.
Мужикам по стопарику поднесли,
Те обтёрлись, и гроб понесли.
Схоронили, зарыли, до самых небес
Виден берёзовый крест.
Поминали, как водится, всем селом.
Бабы поплакали немножко,
Закусили щами, горячим блинком,
Взяли на память по ложке.
Вот гуляет по сельской улице
Одинокая бабкина курица,
Да мяукает проголодавшийся кот.
Всё по–старому здесь идёт.

Осеннее дыхание
Осенний дождик льёт с утра,
И это верная примета,
Что снова отзвенело лето
Колоколами бледных трав.
Сгустилось лето над полями,
Дымится в хатах новый хлеб.
Хрустя румяными плодами,
Всё чаще вспоминаем снег.
Ещё сижу я в красной майке
У непокрашенных ворот,
Ещё сосед на балалайке
Про лето красное поёт.
Ещё вино не забродило,
И летним зноем полон ты.
Но узнаю в тебе, мой милый,
Тоскливой осени черты.
Уж ты теперь нередко тужишь,
Что будет долгою зима,
И говоришь о зимних стужах
Уныло глядя из окна.
Улыбка губы тронет редко,
Когда глядишь в соседний сад,
Где загорелая соседка
Срезает спелый виноград.
Ещё звучит в душе валторной
Любви июньской чистота,
Но уж летит к земле покорно
Огнеопасная листва.

Горе
Горе, как пьяный гость,
Что старается возвратиться.
Всё целует, куда пришлось,
И не может никак проститься.
Заключает в объятья так,
Что не выдержать боль утраты.
И преследует дурнота,
Запах тления сладковатый.
Лифт внизу наконец–то смолк.
Дверь - на ключ. И чуть–чуть забыться.
Но, как вопль, звенит звонок,
И не спрятаться, и не скрыться.

Память
Человек – это то, что он помнит:
Вот он мёртвую птичку хоронит,
Вот гуляет один у реки,
Вот идёт собирать колоски,
Вот девчонку встречает в овражке,
Вот он ей собирает ромашки,
Мимо дома идёт своего,
И не помнит уже ничего.
Миг последний, как кадр фотоплёнки:
Вот овраг, вот цветы, вот девчонка,
Вот уютный родительский дом.
Кто там машет цветастым платком?
Мама? Бабушка? Прадеды ль тут?
Окружили, толпою ведут
К поднебесной дороге отцов.
Всё. Закрылись глаза. Был таков.

Грибы
Хорошо взять ведро грибов,
Примоститься на кухне белой,
Чтоб освоить за пару часов
Грибоваров старинное дело.
Покачаю в руке каждый гриб,
Вон, какой уродился бравый!
Лист осенний к нему прилип
Письмецом из родной дубравы.
Лето тихо скользит. Оно
Ещё в тёплом июльском царстве,
Тихо светит моё окно,
Одиноко вися в пространстве,
Как последний на ветке плод,
Позабытый без сожаленья.
Между тем деревянный гнёт
Плотно лёг на мои соленья.
Сон идёт, но грибов аромат
Ещё долго меня не отпустит.
Если милый зайдёт – будет рад
Или мне, иль солёному груздю.


Мирабель
Пусть будет утро. За окном апрель,
Он нежно пахнет веточкой жасмина.
Блестит внутри стеклянного графина
Вино из жёлтой сливы мирабель.
Пусть будешь ты – обид напрасных ком,
Клубок их нервов, белое безмолвье,
Тяжёлый взгляд, подушка в изголовье
Болгарским мелким вышита крестом.
Пусть будет дама в платье голубом,
Что невпопад смеётся или плачет,
Как будто смех иль слёзы что–то значат,
Когда в любви наступит перелом.
И эта женщина – подснежники в глазах,
Лицо, как из прозрачной акварели,
С надеждою на чудо в небесах,
Иль на вино из сливы мирабели
Пусть буду я.

Фрося
У каждого дома свой запах.
На тонких мохнатых лапах
У печки свой чёрт сидит,
Кочергою угли ворошит.
Темно без хозяев. Тихо.
Часы перестали тикать.
Чёрт в печку дует и дует,
И так про себя колдует:
Пусть злые утихнут ветры,
Чтоб зимние километры
Хозяева преодолели,
А я их теплом согрею,
Чтоб конь их, мешок с травою,
Шёл прытко, не замечал,
Как ведьмы с большой луною
Играются по ночам.
И толстою дверью скрипнул
Хозяин! С мороза - бел.
Сначала шубейку скинул,
Потом и порозовел.
«Я чудо–печник у Фроси, -
Мужик про себя твердит, -
Вчера ещё дров подбросил,
А, глянь, до сих пор горит».
А Фрося пройдёт. Занавеску
Задёрнет, начнёт раздеваться,
Не видя чертовских глаз,
На неё устремлённых с любовью.

Вера
У подруги под окном
Расплескалось море.
Там расцвёл июньским днём
Голубой цикорий.
Вера ходит - хром да хром! -
В гипсовой лангетке.
Лезут в кухню напролом
Голубые ветки.
Мы, подруженька, с тобой
В Айдырлю отчалим,
Где тоскует царь грибной
Лёгкими ночами.
Где у ёлочек стоят
Бархатные крохи.
Наберём ведро маслят
Аж на три жарёхи.
До поездок ли теперь,
Лучше в санаторий.
Через тоненькую дверь
Слушал нас цикорий.
Не к добру он цвёл и цвёл
С неуёмной силой,
Голубым цветком взошёл
Над её могилой.
Я приду и помолчу
У её оградки.
Вырву с корнем, растопчу:
Гадкий, гадкий, гадкий.

Сны
Шум дождя. Шаги и вздохи.
Застучали капли-крохи
Молоточком об асфальт.
Тускло лампочки горят.
Голос, медленно зовущий,
Страх безжалостный, снующий
Стайкой крыс на чердаке.
Злое зеркало в руке.
Испугали отраженья
И неслышное движенье
Еле видимых теней.
Скрип рассохшихся дверей.
В этих сумерках обманных
Обстоятельств великаны
Тащат за руки меня
В бликах тусклого огня.
И качаются качели,
То до неба долетели,
То упали до земли
Дни и помыслы мои.
Потому и лик зеркальный
То весёлый, то печальный,
Чёрно–белый, добро–злой,
И земной, и неземной.
Розы и чертополохи.
Шум дождя, шаги и вздохи.
Обстоятельства сильны.
Незатейливые сны.
Среди шума городского.
Если улица пустынна,
И по ней метёт позёмка,
Если день и сер, и длинен,
То фантазия ребёнка,
Что скучает у окошка,
Разыграется не в меру:
Кто–то в комнату пробрался,
Колыхнул едва портьеру,
Печка ярче разгорелась,
Раскалённый уголёчек
Выпал, замерцал на кухне,
Словно аленький цветочек.
Старый клён напротив дома
Встрепенулся по–гусарски,
Загремел сухой листвою,
Колокольчиком январским.
Стук пошёл по снежной крыше,
Заскрипели половицы,
Это сказка прикоснулась
К малышу пером жар–птицы.
Он пройдёт любовь и горе,
Не заметит: вот и зрелость,
И придёт к родному дому -
Снова в сказку захотелось.
Сядет там же, у окошка.
Тишины в помине нету,
Вдоль по улице машины
За автобусами едут.
Печь–голландку разломали,
И не скрипнут половицы,
Солнца лучик золотистый
На линолеум ложится.
Только клён напротив дома.
Новый или тот же самый?
Погремушками играет,
Сухоцвет бросая в раму,
Где сидит большой ребёнок
В ожидании былого,
В самом грохоте прогресса
Среди шума городского.
 
Август
Не надувается штора как парус,
Вот каким жарким выдался август.
Я пошла в киоск за мороженым,
Вернулась, глаза твои заморожены.
Уставился в точку и дышишь часто:
Под окном расцвела белоснежная астра.
Увидел в первой осенней ласточке
Чьи-то глаза, зовущие, ласковые,
И освежающий дождик, и первый снежок,
И мой дрожащий, обиженный голосок.
Разбивается раскалённое солнце об астру,
Разливаясь ослепительным алебастром.
В горячих руках эскимо быстро тает,
Я его с пола насухо вытираю
И понимаю: кончается жаркое лето,
И что-то ещё, чему и названия нету.