Евгения Павлова
Наш журналистский праздник – впрочем, в компании с Днём Конституции – свободно перемещается по календарю. Я, во всяком случае, за годы работы в газете помню три даты. Да это и хорошо: всё будни да будни, а тут раз – и праздник неожиданно! Как водится, вспомнишь былое. А рассказать – ещё призадумаешься: молодые коллеги могут не поверить. И нашим читателям 60-70-х, вероятно, казалось, что жизнь журналиста – свободный поиск, сладкие муки творчества, признание публики. На деле редакции – а вернее, редакция (областная партийная была одна на всё Оренбуржье!) были похожи, скорее, на канцелярию. Строго карались даже пятиминутные опоздания на службу, верхняя же граница рабочего дня была плавающей – в дни очередного съезда КПСС дежурная группа работала и сутки. Областные партийно-хозяйственные активы имели свои неприятности: почему-то считалось, что трудящиеся и куска не смогут проглотить, если с утра не прочтут отчёт о большом словоговорении, состоявшемся накануне. А нам предстояло собрать все стенограммы, обнаружить в каждом выступлении главную мысль и найти ей письменный эквивалент. Особенно страдал тот литраб (литературный работник), которому доставалась речь Черномырдина. Виктор Степанович был тогда ещё не афористичен, но уже загадочен. Это потом я поняла, почему его стенограмма не содержала «конкретики»: отчёты были многозначительно неопределённы, а обещания взволнованно туманны. То была трудно приобретённая мудрость: попробуйте при таком стиле поймать главного газовика на несоответствии рапорта истинному положению вещей. То-то же! С остальными ораторами было проще, только вот много их было… Но литрабы не отчаивались. Работал у нас в «Южном Урале» талантливый поэт и хороший человек Миша Трутнев. Он-то и изобрёл «ноу-хау»: надо было сгрести все стенограммы в охапку, повыше их подбросить и сделать отчёт только из тех, что удавалось поймать. Это значительно сократило наши бдения.
Ежеквартальным испытанием было для нас составление планов, которые утверждал обком партии. Представляете, что значит назвать все статьи, заметки, даже фельетоны на три месяца вперёд? Дело немыслимое. Однажды я попробовала робко процитировать Расула Гамзатова: «Но не планируются слёзы, и не планируется смех», однако успеха не имела. Пришлось приняться за дело с другой стороны. В каждом отделе всегда можно было найти залежи материалов по разным причинам неопубликованных. Их-то мы и стали «планировать», и планы наши на удивление редактора стали выполняться! Это был уникальный случай, и Пётр Миронович Рыбаков, наш тогдашний редактор, даже поставил отдел культуры в пример другим. Пришлось сознаться, что мы составляли планы на прошлое…
Бичом нашим были опечатки. Они случались в разы реже, чем теперь, потому что за них строго наказывали. Нетрудно представить, что переживал дежурный по номеру, в котором вместо Микояна появлялся некто Миконя, а ведь всего одна буква перескочила! С менее именитыми персонами, но зато близживущими, было ещё сложнее. Однажды в материале отдела культуры мы исказили фамилию одного из руководителей оренбургского телецентра: скажем, он был Смирнов, а мы напечатали Смирнова, т.е. превратили его в женщину. На следующий день к нам забежала Серафима Эвентова, выпускавшая телепрограмму. «Смирнов на вас в обком «телегу» пишет», - сообщила она. Мы с Таней Текутьевой пригорюнились. Но выход нашёлся. Попросили: «Скажи ему, что если он мужчина, то не подведёт, под монастырь беззащитных женщин, а если подведёт – значит, ошибки не было!». Через полчаса Сима позвонила из телецентра: «Жалобу порвал…»
Львиная доля рабочего времени уходила у нас на переписку с читателями. Писали обо всём на свете и невообразимо много! Стоило это нашим неутомимым корреспондентам недорого – 4 копейки, на почтовую марку. Некоторые письма застряли в памяти на десятилетия. Например, от жителя Ташлы, которого настиг приступ аппендицита, но он не погиб, потому что «колхозный возница без устали погонял транспорт» и его удачно прооперировал «врач с армянским профилем на лице». Письмо кончалось благодарностью хирургу. У другого корреспондента поводов для благодарности было ещё больше, но… неисповедимы пути господни. «Я совсем потерял зрение, - написал нам некто. – Врачи сделали мне операцию, я прозрел! И что же я увидел? Повар кладёт одну ложку сахара вместо двух! Полы в палате грязные! Посетители приходят к родственникам в уличной обуви!» Стоило прозревать… Авторы в те поры были весьма креативны. Поведаю только о двух. Первый предложил «в связи с мирными инициативами советского правительства переименовать столицу нашей Родины Москву в Миргород». То, что один бессмертный Миргород (о чём мы ему сообщили) у нас уже есть, его не смутило. Второй утверждал, что города надо строить в деревне – там воздух чище.
Чудили порой и редакторы. Один из них в отрочестве своём был отличником. Доскональное знание учебников (возможно, им было прочитано всё то, что печаталось и мелким шрифтом) сделало неколебимой его уверенность, что он знает всё на свете, а понимает ещё больше. Однажды моя коллега вернулась из его кабинета – на ней, как говорится, лица не было.
- ?
- Понимаете, он сказал, что у Пушкина во всех его отношениях нет ни одной серьёзной мысли! За границей его даже не знают! (Очевидно, так в его многодумной голове трансформировались утверждения филологов о трудности перевода поэтических творений и, в частности, Пушкина.) Когда шок прошёл, мы очень пожалели, что не процитировали нашему знатоку: «Услышишь суд глупца и смех толпы холодной, но ты останься твёрд…» Чем не мысль? Прошло несколько лет. И – то ли наш редактор сменил гнев на милость в отношении того, кто был, есть и будет «наше всё», то ли решил расширить диапазон своего творчества – он разразился полемической статьёй о Пушкине. Полемизировал с журналом, который тоже взялся не за своё дело (это был «Вокруг света»). Умиляясь прозрениям нашего бывшего шефа, мы жалели, что в юбилейные пушкинские торжества не внесла своего вклада «Мурзилка»: вот бы с кем ему поспорить!
… Один из «внештатников», желая избавить нас от излишних трудов, сам снабдил своё творение рубрикой: «Перелистывая пожелтевших» - вывел он над заголовком заметки (так видоизменилась под его пером редакционная рубрика «Перелистывая пожелтевшие страницы»). Спасибо другу газеты, он подарил мне отличный заголовок.