Так, хирург-палач, устрашая пациента смертельной гангреной, отрезает живую и здоровую плоть, сулит исцеление и неминуемо калечит. Однажды наступает чёрный день - и ты видишь, что в родную землю, как в ладони распятого, вбили пограничные столбы, вчерашний сосед стал для тебя иностранцем, а ты, не двигаясь с места и не покидая своего дома, превратился в эмигранта поневоле.

Русская резервация, брошенная на обломках когда-то единой страны, тоскует «по Родине на родине» и, будто островитяне с материком, пытается вопреки границам установить прочную метафизическую связь с отечеством. Именно поэтому в Оренбургскую писательскую организацию вошли талантливые, самобытные авторы из Уральска: Татьяна Азовская, Николай Щербанов, Тамара Шабаренина, ставшие русскими пассионариями в пространстве Казахстана.

Николай Щербанов - литературовед, критик, фольклорист, кропотливо изучавший творчество Валериана Правдухина и открывший ранее неизвестные страницы его биографии, вновь пробудивший интерес к Нестору Малече и его главному труду «Словарь говоров уральских (яицких) казаков», преподаватель Западно-Казахстанского гуманитарного университета, некогда носившего имя Пушкина. Теперь же университет лишился имени великого поэта, который всегда был общим знаменателем, цементирующей скрепой для всех народов Советского Союза.

Краеведческие очерки, журналистские статьи, эколого-литературные экспедиции Тамары Шабарениной и Татьяны Азовской убеждают в том, что история для нас более животворна и реальна, нежели сложившаяся действительность с её утопиями и сиюминутным умопомрачением, когда полноводный русский язык перестаёт быть языком официального общения и науки.

Неизвестно, сколько ещё будут продолжаться эти хороводы вокруг вавилонской башни, сколько русское гетто будет жить на выжженной земле, но поэзия, как всегда, расставляет всё на свои места. Сопротивляясь географической энтропии, понимаешь, что лишь для неё не существует ни виз, ни таможен, ведь «рождение Слова, как второе рожденье Христа».
Для уральцев новый трагический смысл сегодня обретают слова древнерусского эпоса: «О Русская земля! Ты уже за холмом»:

Дорогая земля, мне на оберег твой

Собирать — не собрать всех положенных пошлин.

Тамара Шабаренина
Горько стать чужаком там, где ещё твой прадед построил дом. Россия плачет по тебе Ярославной, но негоже считать полоном ту землю, в которую врос несколькими поколениями:
А родина — не умиляет, -
с ней умирают и живут.

Татьяна Азовская
Из этой родной, обжитой и обработанной земли пытаются вырвать с корнем древо русской жизни:
На поиски крошечных родин
Вчера поезда унесли
Оратаев здешних, чьи корни
В целинные земли вросли,
Тамара Шабаренина
стремятся превратить трудолюбивых землепашцев в неприкаянных кочевников: «Только жить без родимой глуши - это то же, что жить без души». Но корневая система, оказывается, упруга и цепка, а культурный слой не подвергается эрозии и не выталкивает, как инородные тела, фундаменты русских домов, потому что:
...нельзя судьбу лишить
раз вручённого наследства:
мамы, родины и детства -
состояния души.

Татьяна Азовская.
Физическая карта никогда не подчинялась политической: невозможно пограничными заставами перерезать артерию Урал-Яика, в водах которого бурлит бунташная удаль многоязыких пугачевцев, невозможно политической пядью измерить Великую степь, где «азиатская печаль навек срослась с российскою истомой». Купол неба на всех один, и тепло и свет по Божией воле достаётся каждому, когда «солнце с синего трамплина всё набирает высоту».

Растаскивать доски ковчега Империи можно только в историческом беспамятстве и духовном младенчестве. Память поколения «первых детей войны», которому принадлежат Щербанов, Азовская и Шабаренина, имеет «особый возраст»:

Я чувствую своей прабабки боль
и слышу голос правнуков далёких.

Татьяна Азовская
Это поколение живёт не в семье, а в роду, где «стол один и прадеду, и внуку», где историческая информация становится генетической:
И с каждым днём понятней зов корней.
И ничего надёжней и вольней,
чем голос крови, не было и нету.

Татьяна Азовская
Эта память - непостижимая машина времени - не ограничена личным опытом, она способна проникать во все эпохи, скреплять судьбой современного человека прошлое и будущее. История становится частью биографии, а биография - частью истории:
Такому нельзя научиться. Тасуя века и пространства,
полынным огнём полыхнёт и оставит пожизненный шрам.
О Родина! Память твоя — это возраст гражданства,
где рядом — Гагарин и в Нерль заглядевшийся храм!

Татьяна Азовская
Пускай открытое окно
Забытым детством душу ранит,
Пускай мгновение одно
Нас целой вечностью одарит.

Николай Щербанов
Уральцы не стали потерянными бойцами для оренбургского литературного отряда, им необходимо выйти из мрака изоляции на свет читательских душ, где в поэтической интонации, казачьих традициях, народных преданиях и научных поисках будет восстановлено единство, что должно вылиться прежде всего в новые общие сборники, монографии и антологии.
После политических землетрясений последних лет над образовавшимися пропастями мы сумели наладить - пусть шаткие - подвесные мосты. И на этих мостах соотечественники протягивают друг другу руки и своих называют «своими».

Благодаря тому, что «всегда строку диктует вечность с лицом сограждан и страны», израненное тело нашей отчизны пытается восстановиться: «И поколенья обнаружат связь надёжную — по языку и вере». Разорванные мышцы и нервы истории сшиваются поэтической нитью - и невольные эмигранты вновь ощущают прикосновение Родины.

Татьяна Азовская
«О Русская земля! Ты уже за холмом».
Слово о полку Игореве
- О Русская земля! Ты - за холмом! –
На край зари перекрестился предок.
Луна угрюма, словно беглый рекрут,
сияла в небе - страшном и чужом.

И чуткий конь тревожно глаз косил.
С настоем трав мешался запах кожи.
Напоминали частокол острожный
белеющие выпаски осин.

Напоминали нищий хлеб земли,
оставленный ночами зла и страха.
Но предок краем выцветшей рубахи
отёр лицо. И плечи распрямил.

Ещё Урал не испытал весла
и не наполнил добрым грузом сети.
Ещё не скоро вознесёт над степью
мою звезду осенняя ветла

и станет частью вольницы седой.
Но корни сохранят иные токи.
Напевный голос родины далёкой
заплещется над стылою водой.
И поколенья обнаружат связь
надёжную - по языку и вере.
И русской песней, что судьбой сбылась,
как половодьем, захлебнётся берег.

* * *
- Ну а потом?
- Потом взошла трава
на чёрном пепелище сиротливо.
А женщина звала себя счастливой
и не жалела гордые слова.

- Ну а потом?
- Потом срубили дом
на три окна, встречающие солнце,
и радовались, как малыш смеётся
в широкой колыбели.

- А потом?
- Потом малыш внезапно повзрослел,
надел однажды серую пилотку,
взял вещмешок. И вслед его походке
безногий долго инвалид глядел.

- Ну а потом?
- Потом была война.
Дотла в то лето выгорело жито.
Но Бог услышал матери молитвы:
вернулся сын живой и в орденах.

- Ну а потом?
- Потом взошла трава.

* * *
Отец мой умер на войне...
В последний час своей агонии
он в кулаки сжимал ладони,
и крик носился по стене:
- Вперёд! За Родину! Вперёд!..
Шёл семьдесят четвёртый год –
двадцать девятый год Победы.
И август на ладонях лета
лежал, как драгоценный плод.
И лес, торжественен и дик,
синел на берегу Урала.
Когда я там с отцом бывала,
я думала: он - лесовик.
Он - из породы колдунов,
с ним разговаривают птицы,
и лист доверчиво ложится
зелёным лучиком у ног.

Да, фантазёр и чародей,
но никогда, увы, не воин.
Он был надеждой и покоем,
и частью родины моей,
где жили верные друзья,
где добрые гремели грозы,
где только мир и только я
существовать не смели розно.

И день, явившийся в окне,
был сразу долгим и мгновенным...
А вышло, что в отцовских генах
кричала память о войне.

Она внезапно прорвалась,
сожгла дотла другие даты.
И мой отец в последний час
себя увидел вновь солдатом.

Как на экране, по стене
металась праведная ярость...
В двадцать девятый мирный август
отец мой умер на войне.

Тамара Шабаренина
К Родине
О Родная земля, ты - за холмом,
За печатью седьмой, за вокзалом-перроном.
Бестаможенно сердце летит на палом,
Чуя огненный след плащаницы Перуна.

Тихо, пусто. Десяток веков в стороне
Не подскажут ли: Альфа тут, али Омега?
Где ж дружина Руси в цареградской броне?
Неужели спилась на кургане у брега?

Занимает мой град нефтедоллар и цент.
Занимать города нынче можно без танков.
Время хлещет камчой: не подняться с колен.
Дорогая земля, я его полонянка!

Мне его миловать, будто шрам ножевой.
Сапоги натирать за тиын ли, за грош ли.
Дорогая земля, мне на оберег твой
Собирать - не собрать всех положенных пошлин.

Ваши всхлипы верните себе, облака.
И депешами мчите куда наудачу.
И на север ветёлка глядит, высока:
На глазах господина рабыни не плачут.

На одном языке
Урал - высококрылье птичье,
Разбойных ветров цитадель!
Опала, оплот, пограничье,
Опушка российских земель!

При шашке, при стремени город
По мере хоругвий и сил
Хитрющую Азию споро
С надменной Европой мирил.

Не ведал: сорвёт эполеты
Залётный семнадцатый год.
Не бедовал - выпали беды –
Залёг евразийский цейтнот.

На поиски крошечных родин
Вчера поезда унесли
Оратаев здешних, чьи корни
В целинные земли вросли...
Спят, спят казачки под суглиной,
Что лезли вовек на рожон.
Холодное слово «чужбина»
Вползает в жилище ужом.

И водка с нерусской наклейкой
Не льётся, не пьётся до дна…
Ржавеет заброшенный лемех
И пробует плотность дерна.

И кто-то, свежуя преданье,
Что дружба не тонет, не мрёт,
Вершит во плоти обрезанье
Останкинских телеширот.

«И тащит за светлые косы
На плаху славянскую речь»,
И ломоть ржаной древнеросса
С акцентом смакует: "сендвейч".

С Уралом, рассвеченным тиной,
И нефтесиницей в руке,
Евразия - слог двуединый –
Куда ж на одном языке.

Свидание с Родиной
Ничего я сказать - не сказала.
Я и слова связать - не связала:

Вышла встретить меня в чём была,
И в глазах поплыла, поплыла.

Сторона ты моя дорогая!
Что глядишь, не виня, не ругая?

Прятки - это такая игра...
Я искала добра от добра.

И от моря носило, и к морю,
Прибивало и к счастью, и к горю.

Только жить без родимой глуши -
Это то же, что жить без души.

Николай Щербанов
* * *
Ещё у снега отсвет зимний,
У леса зябкость, блеск коры,
А воздух дышит вешним ливнем
И пьяным запахом травы.

В упругих ветвях, словно в венах,
Давно уж терпкий бьёт настой.
И скоро брызнут вдохновенно
Все почки громкою листвой...

А я, весёлый и счастливый,
По снегу талому бреду,
И солнце с синего трамплина
Всё набирает высоту.

* * *
Когда на улице гроза,
Не бойтесь звуков заоконных –
Смелей впустите шум дождя
С его тревогою и звоном.

Пускай открытое окно
Забытым детством душу ранит,
Пускай мгновение одно
Нас целой вечностью одарит.