Эта точка зрения стала достаточно модной в последние годы и часто служит для обоснования идеологии «консервативной революции», которая якобы неизбежна, суть которой – возвращение нации «к самой себе», к своим вековым традициям и архетипам. Философы и политологи говорят и пишут о «России-2», скрытой за завесой актуальных политических процессов неизменной социально-исторической субстанции, которая определяла и продолжает определять суть русской истории независимо от политического строя, конкретных властителей и государственных границ. О «несостоявшейся революции» русского этноса, все последние века отечественной истории определявшей конфликт между этносом и «антирусским» государством. Много сказано о грядущей «консервативной революции».

На архаичные черты русских, идущие из глубины веков и препятствующие процессам модернизации, любят указывать либеральные мыслители. Предлагают идеологию «Третьего Рима» в современной упаковке, как единственно способную мобилизовать русских на развитие…

Действительно, в нашей окружающей действительности можно увидеть немало того, что говорит об архаике, косности. Как будто жизнь в России течёт в ином измерении, гораздо медленнее, чем во всём мире. Или же вовсе остановилась.

Ментальность и ценностные установки нынешней генерации россиян в последние годы формируются под воздействием двух тенденций, зачастую противоречащих друг другу.
С одной стороны, для современного российского общества характерно усиление консервативных тенденций как в менталитете и настроениях ведущих групп общества, так и в изменениях политической системы.

С другой стороны, по очень многим своим характеристикам российское общество всё сильнее отдаляется от традиционной культуры и традиционных ценностей.
Если можно так выразиться, движение идёт как бы по спирали, когда, приближаясь в чём-то к ранее прошедшей фазе, мы одновременно необратимо от неё и отдаляемся.
Проступающие в нашем сегодняшнем менталитете вековые архетипы сочетаются с окончательным и бесповоротным разрушением традиционного уклада жизни. Невозможно не заметить абсолютно необратимых перемен и в том, что марксисты называют «бытием» – в системе общественных отношений, и в массовой психологии и менталитете нации.
Переход от традиционного общества, стержнем которого является земледельческая культура, к современному (индустриальная фаза – лишь кратковременный этап этого процесса) носит необратимый характер. Распад патриархальной семьи тоже, кто бы и что бы по этому поводу ни говорил.

Конечно, распад традиционного общества – страшная травма для наций и народов. Но одни её проходят относительно безболезненно, другие – в муках и потрясениях. Когда этот процесс не удаётся сделать плавным (ценности традиционного общества не проходят фазы институционализации в нормы и традиции), возникает то, что Лев Гумилёв называл «химерическим состоянием».

Появляется живущая недолго, но очень агрессивная квазирелигиозность с претензией на универсализм. И мы прошли через это, и Германия. Сегодня в этой фазе находятся многие народы, приверженные исламу (идея всемирного халифата). Что-то подобное мы наблюдаем и в нынешнем Китае, активность которого пугает воображение. Но это не консервативная революция, это форма агонии традиционного общества. Нация, пройдя через такую агонию, иногда остаётся жизнеспособной, а иногда выдыхается в бесплодных поисках «химеры» и становится вялой, апатичной, неспособной генерировать собственную культуру.

Когда историки говорят о незыблемых константах нации, возникает законный вопрос: а что является носителем этой культурной матрицы? Ответ на этот вопрос Лев Гумилёв искал в космических волнах, якобы порождающих феномен пассионарности, кто-то видит в «крови», этническом и расовом генотипе. Я убеждён, что носителем матрицы является не кровь, а почва, то есть навыки взаимодействия народа с окружающей средой, которые и формируют его нравственность, эстетику, обычаи, культуру. А это означает, что разрыв с почвой не может не повлиять самым кардинальным образом на основы национального самосознания.

И сегодняшний житель мегаполиса, абсолютно оторванный от своих национальных корней, природы и традиции, не интересующийся ни своими предками, ни историей страны, ни национальной культурой, просто не может быть носителем традиционного этнического сознания, независимо от того, что наши доморощенные «расологи» называют «составом крови». «Голос крови», на котором делают акцент эти исследователи, тоже носит вторичный характер и выступает лишь в качестве своего рода «метки», позволяющей разделить общество на своих и чужих.

Национализм, свойственный молодым современным радикалам, имеет корни в особенностях социального устройства современной России, «брошенности» молодёжи, которая вынуждена «по-волчьи» самоорганизовываться в «стаи» и добиваться своего места в жизни, чем в переживаниях, связанных с историей России, её религией, культурой, с тем, что принято называть «почвой».

Поэтому популярность националистической идеологии среди новой генерации россиян не должна вводить в заблуждение. Это не консервативная революция, не завершение «несостоявшейся революции» русского этноса, а скорее, запрос на формирование новорусской нации, имеющей совершенно иную социальную и идейную основу. Перед нами современное городское общество массового потребления, не желающее нести бремя ответственности за судьбу русской цивилизации, за наследие русского суперэтноса, за иные нации и народы, долгое время составлявшие часть этого суперэтноса и Российской империи.

Отсюда вывод: восстановление традиционного уклада жизни, многодетных семей, русского коллективизма, являющегося своего рода экспортным брендом «русского характера», патриархального быта в целом не имеет своих значимых социальных носителей. Современная генерация россиян – это альтернатива не только либеральным, но и консервативным ценностям. Идёт процесс формирования устойчивого порядка в обществе, где традиционные ценности и институты уже не могут быть жизнеспособными.

Над нынешним портретом ментальности россиян потрудились самые разнообразные факторы. Поэтому любое короткое объяснение неизбежно схематично. Нынешнее состояние ментальности является последствием нескольких цивилизационных катастроф, наложившихся одна на другую.

В России череда революций и катастроф срыла старые культурные нормы, но институтов не породила. Общество, чтобы как-то функционировать, начинает самоорганизовываться на примитивном, даже архаичном уровне. Культурный слой, как грибница, прораставший веками, оказывается срыт. Для такого примитивизированного социума законы, например, являются слишком сложным институтом, чтобы работать.
Вот и результат. Крайне низкий уровень культуры (если понимать под культурой не только оперу и балет, а отношения между людьми и группами людей). Если бы сторонники «вековой русской архаики» были правы, социокультурная ситуация в стране улучшалась бы по мере быстрого распада последних островков традиционализма и выхода в жизнь новых постсоветских поколений. На фоне культурного дебилизма нынешнего полуобразованного и молодого среднего класса чудом сохранившиеся деревенские бабули и ещё советские профессора и инженеры кажутся оазисом высокой культуры и духовности. Дитя этой социокультурной катастрофы – современный массовый горожанин, средний класс, агрессивный, бескультурный и примитивный.

Неумение поставить диагноз ведёт к неверно выписанным рецептам.
Наши отечественные либералы продолжают сетовать на «русскую соборность», склонность к коллективной ответственности и самосознанию как на факторы, препятствующие динамичному развитию. Между тем непредвзятый анализ показывает, что проблема прямо в обратном – в отсутствии связности, в избыточной атомизированности, при которой процесс национального развития (да и просто самовыживания) не имеет перспектив. Модернизация у нас возможна лишь в тех пределах, где работают личные связи и личные отношения. Это может быть дача, а может быть и целое ведомство, руководитель которого единственное, что может сделать, – это рассадить на все места своих друзей и знакомых и заняться совместным бизнесом. Для реализации больших проектов (включая все реформы) обществу не хватает связности.

Задача социологов – понять, что же нам несёт это «племя младое, незнакомое», которое неизбежно займёт доминирующие позиции в обществе в ближайшие 5–10 лет. К сожалению, сегодняшняя социология, или то, что большинство под ней подразумевают, слишком конъюнктурна.

Опросы чаще всего фиксируют систему «парадных ценностей» – не то, что человек есть на самом деле, а каким он хочет предстать перед опрашивающим или, возможно, действительно считает себя таким. А на самом деле он совсем другой – над ним властвует мощное подсознание, индивидуальное или коллективное. Это – тёмная, как бы невидимая сторона человеческой личности.

Итак, есть очень много оснований полагать, что процесс образования нации в современной России – это не воссоздание исторического русского этноса, разрушенного катаклизмами ХХ века, а постепенное формирование на его месте новорусского этноса. Во многом не только не похожего на то, что мы привыкли называть русским народом, но и являющегося чем-то прямо ему противоположным.

А сегодняшние реалии – это жёсткое социальное и материальное расслоение, предполагающее разные возможности на успех для выходцев разных регионов и социальных групп. И эти реалии отнюдь не способствуют объединению вокруг каких-либо общих идей и целей. Тем более не вызывают стремления жертвовать ради этих целей своей карьерой, материальным достатком, жизнью.

Таков портрет молодого человека современной России. Он ориентирован на индивидуальный успех, для него «общие цели» не идут в сравнение с личным. Он энергичен и предприимчив в том, что касается его личного успеха, и является пассивным «потребителем» во всём остальном. Он ждёт перемен, но готов соблюдать «правила игры», если они не противоречат его личным целям и устремлениям. Портрет, далёкий от общепринятого русского идеала «соборности, коллективизма и бессребреничества», на который продолжают ориентироваться многие радетели идеологии русского национального возрождения. Именно эта новая генерация россиян будет в предстоящую эпоху «заказывать музыку» и политикам, и государству.

«ЛГ» Леонтий БЫЗОВ, социолог