Но от нарочитых «поэток», что ни говори, устаёшь – и пытаешься поймать в поэтическом эфире робкую волну женственности, неиссякаемой нежности, обрести строки, подобные гибкому позвоночнику домашней кошки, мурлычущей от поглаживаний хозяина:

Не теряй меня в этих пронзительных днях,
Когда небо грустит о своих облаках,
Когда с кисти Дали будто бы потекло,
Это небо – на птиц, что встают на крыло…

Поэтический сигнал становится всё чище, ясней, отчётливее – и узнаёшь голос Ирины Куртмазовой, различаешь её интонацию, где слились шёпот морского прибоя и свист степного ветра, скандинавская и древнерусская песни. На этот поэтический мир, которому досталось по капле живой воды от всех эпох и культур, смотришь, как сквозь летнее марево, каждое слово здесь надо произносить шёпотом, всё вокруг так хрупко и тонко, всё, как былинки одуванчика, боится случайного дыхания и резких движений. Пришедшие из детства звуки осязаемы, ароматы - зримы:

Солнце плавится в стакане,
Мёд запутался в лучах.
Чаем, по рецепту мамы,
Пахнет. Сбор целебных трав
Разливается по венам,
Даже пяткам горячо.
И из кухни пахнет хлебом…
Детством… Бабушка печёт.

Этот мир балансирует, как канатоходец, держится последним притяжением, качели, взмывая в обе стороны, достигают крайней точки, а на весах перевешивает то одна, то другая чаша: В чёрной бездне одной ногой, В синем небе ногой другой.

Кто хозяйка этого мира? В зазеркалье, среди многоликих отражений не разобрать лица. Это Ярославна, зегзицею взлетающая с кремлёвской стены, чтобы остудить раны своему князю: Я отдам тебе сердце – сильнее и крепче, чем прежде. Оно твёрже алмаза и злу уже не по зубам. Это сарматская воительница, от чьей дикой поступи содрогается Великая Степь. Не желая прикосновений, дикарка обдаёт страшным холодом равнодушия, а истосковавшись по ласке, способна прожечь плоть до самой души. Она, умеющая быть покорной и покорять, может одним повелением взгляда остановить своё выросшее в боях племя и заставить кочевников возделывать землю:

Распуская на твоём теле,
Прорастая в тебя корнями.
Я ли дикая орхидея?..
Твоя – комнатная – не я ли?

Орошающий мои стебли
И питающий мои корни,
Пересаживать меня в землю
Скоро, скоро ты будешь… скоро.

В азиатском прищуре русской красавицы живут эпохи, осаждённые города, многоязыкие голоса потомков Великого переселения. Время пронзает пространство, а пространство вытягивает из кудели бытия нити прошлого, настоящего и будущего и переплетает их в прочный канат:

Словно глубокая колея,
Сухая рана,
Во мне пролегшая от меня
До Казахстана –
Ты!
Тамерлановою стрелой
Между лопаток…
Кумыс на ворот мой меховой
С твоих губ капал.

Это спящая царевна, к которой из века XXI в самую глубину средневековья придёт избавитель - уста коснутся губ, глаза встретятся с бездонными очами: Приходи! – Буду первой и лучшей! Полюби! – Стану дрожею дрожей.

Но качающийся мир не утратил точку опоры, давая крен в разные стороны, он держится на прочной оси. Здесь Сирин и Алконост в поэтическом единении поют общую элегическую песню:

Я цепляюсь нервами,
Крыльями
За уступы все поднебесные…
На тебе сошёлся свет
Клиньями.
Из семи чудес –
Ты чудеснее.

Тоскующая полынь, вопреки географии, проросла сквозь все границы, преодолела все выжженные полосы, пробила все бетонные плиты, занесённая степным ветром в каменные джунгли, соединила страны и части света:

Не ветвь рябины! Полыни куст,
Что нету горче,
Не выпускаю из белых уст.
Я дни и ночи
Его искала среди степей,
Вдыхая с ветром
И запах боли, и дух потерь,
И сладость бреда.

Слово здесь уже стало литературой, но ещё осталось преданием. В каждой строке по золотой песчинке собраны колыбельные праматерей, пророчества кудесников, были и легенды сказителей:

Пряный вкус губ. Колыбельная имени.
Нечисть глазниц карнавально-неистова.
Чур меня! Чур меня! Чтоб перемирия
Больше тебе с моих губ не облизывать.

С Вечной Женственностью Февронии и Василисы Премудрой Ирина Куртмазова одинокому страннику – читателю, томимому поэтической жаждой, протягивает в собственных ладонях пригоршню морской воды: напиться не можешь, но остановиться уже невозможно.

Какой мистический книгопечатник издавал её стихи? Кажется, книга ведёт по кругу, дочитывая последнюю страницу, вновь возвращаешься к первой, будто автор заманивает тебя в закольцованный лабиринт и не желает отпускать. Ты видишь, как всё пустое и суетное скатывается с окраин этого мира в тартарары и, стоя на точке опоры, как завороженный, слушаешь песню Сирены:

Приходи в мою сказку часов в двенадцать.
Мы по кружечке эля махнем – и в море!
Нам пора в путешествие отправляться –
Ты и я. Я и ты… Только мы с тобою…