* * *

Нарисуй же мне сон

и отдай за монетку из меди,

я его сберегу

           для отчаянной смертной тоски.

Нарисуй мне снега,

где пушистые бродят медведи,

разжимая с сердец

наболевшие злые тиски.

Нарисуй же мне дом,

где очаг негасим и приветлив,

где сверчок в уголке

со своей скрипкой навзрыд говорит.

Нарисуй же мне сон,

пусть меня он однажды приметит,

бросит под ноги путь

и в объятья свои заманит.

Нарисуй же мне сон...

 

                          * * *

Не поворачивайся спиной —

                                          я нанесу удар.

Мы идём друг на друга войной.

Мы стихийны: потоп, пожар...

мы горим и тонем глаза в глаза,

мы друг друга раним и бьём под дых.

Кто бы что ни сказал, 

но второй ответит вдвойне.

И мы гибнем дружно глаза в глаза

на одной и той же дурацкой войне.

 

Только не отводи глаза,

я боюсь остаться одна в темноте,

это самая страшная из параной.

Лучше уж иди на меня войной,

только чтобы глаза в глаза.

 

                          * * *

Пой же, пой,

душа тростниковая, на ветру.

Плачь же, плачь,

разрывая сердца прохожим.

Твоя песня до боли похожа на ту,

что в моей затаилась душе,

от которой вдохнуть невозможно.

От её соседства и день, что ночь,

да и ночь, что день, — всё серым-серо.

От её соседства

           и радость — не радость,

и боль — не боль. Всё проходит мимо.

Мне бы белым облаком — да смугла,

мне бы лёгким пёрышком —

                                                          где крыла?

Мне бы быть с тобою лишь,

                                          да не любима.

А я вырежу дудочку

                          из тростниковых трав,

прорыдаю печаль,

пусть плывёт, да по свету, вольная.

Пой, душа тростниковая,

вторит песне твоей да моя душа:

и летят по небу

           лебедь белая, лебедь чёрная.

 

                          * * *

Набери лоскутков цветных

да моточки нежного шёлка.

Сохрани и используй их,

только с толком.

На прорехи душевных ран

наложи лоскутков заплатки,

швом искусным прикрой изъян.

Словно в прятки

ты играешь и прячешь боль 

ото всех и себя самой.

И уже не видать души,

лишь мозаичный пёстрый лОскут

словно дышит, он крепко сшит.

Тихо пепел внутри шуршит,

в заточении лоскутковом

боль-обида моей души.

 

                          * * *

А когда нас лепили из звонкой глины,

сажали в печь.

А когда нас красили и давали имя,

нам никто не сказал:

мир пройдёт сквозь нас, как картечь.

Нас втолкнули в него.

И мы были нагими.

Мы учили мир,

начиная с самых азов.

Разбивая лоб,

постепенно рубцуя душу.

Как посмотришь впросвет -

натурально: былой ожог,

при котором летальность

почти 99 и то, в лучшем случае.

Но ещё остаётся процент

обнажённой души

и всего один шанс

продержаться в наивной вере,

что под спекшейся коркой

зреет куколкой то, что сумеет 

оправдать мимолётную

                          несовершенную жизнь.

 

                          * * *

Зимние сны мои,

Жаждущие тепла,

Это:

Гаснущие огни,

Тлеющая зола,

Стылая бирюза, 

Заиндевевший брег –

Образам несть числа,

Выбора тоже нет.

Ибо,

Снов белая целина

Девственна и чиста,

Чтобы свой сделать шаг,

Нужно начать с листа

Нового,

Отвергнув прошлого образа.

Зимние сны мои –

Вмёрзшая в снег слеза.

 

                          * * *

Знаешь,

детство не умирает,

не уходит,

не исчезает,

просто мы становимся слепы,

мы уже не частичка мира,

мы не оттиск его,

не слепок,

и не так ранимы,

и боль чужая

протекает мимо,

не раня сердце.

 

Знаешь,

детство уходит из нас

постепенно,

мы, возможно,

немного ещё похожи

на те снимки,

что мамы хранят любовно,

но...

но мы – тени,

похожие только условно

на наивных,

смешных,

лопоухих,

нелепых,

простодушных щенков.

 

Знаешь,

детство похоже

на шар воздушный,

ты, смеясь, его

запускаешь в небо,

провожаешь взглядом

тягуче – долгим,

вопреки всему

ты упрямо веришь,

что сквозь все небеса

всех миров возможных

вечно-вечно

дрейфует

воздушный странник.

 

                          * * *

Всё, что накоплено мною,

станет потом золою,

поделённой меж ветрами

всех четырёх сторон.

То, что мной было прежде:

вера, печаль, надежда,

слёзы, осколки смеха...

будет стихиям в полОн

отдано пред отходом

в ту неизвестность

(свободу ль? — это узнаю позже,

поговорим потом).

Всё, что в душе хранилось,

я раздаю на милость всем,

кто изъявит волю ношу сию

нести. Ибо душе не нужен

груз всех любовей, дружеб...

В небо душа всплывает —

доброго ей пути.

 

                          * * *

И в суете сует,

и в немоте немот

судьба вдруг явит лик.

И жизнь моя к твоей

стремительно прильнёт

на краткий миг.

И в суете сует,

и в немоте немот

мы суть одно.

Но всех, кто воспарил,

Земля вернёт с небес на дно.

Но в суете сует,

но в немоте немот

на склоне ль жизни, дня,

моя душа к твоей

отчаянно прильнёт.

Ты удержи меня.

 

                          * * *

Ветряные мельницы на холмах.

Я — босая девочка на ветру.

Это моё детство. Лугов размах.

Запрокинув голову, в небо смотрю.

Перелётные насмешничают облака,

изменяя в час по сто фигур.

А вот эта точно была вчера,

я такую смешную себе сберегу.

И щекочет клевер босые ступни.

Я смеюсь и падаю на бегу.

Я придумала, что в один из дней,

разбежавшись, в небо взлететь смогу.

Мне четыре года. Берег Днепра.

я — частичка мира, его зверёк.

Он ко мне благоволит, и я щедра.

Я делюсь с ним всем,

                               что мне дарит Бог:

камушек в прожилочках, осколок стекла

разноцветного, ракушка,

                               улитка с рожками,

уголёк рисующий из костра,

потайная к дереву с дуплом дорожка.

 

Ветряные мельницы ткут ветра.

Видимо, наткали они их впрок.

Я была на этом холме вчера -

ни одной из мельниц не видно... Но,

так же всё насмешничают облака,

мне рисуя прошлое на бегу,

дайте рассмотреть,

и я вспомню, КАК просто было всё:

 

маленькая девочка —

                               беззаботный зверёк,

запрокинув руки, стоит на ветру,

клевер стелется у расцарапанных ног,

и счастливый смех рассыпается,

                                               как горох, тот,

что бабушке помогала собирать поутру.

 

                               * * *

Слушай! в раковине шумит волна.

Той волне уже тысячи тысяч лет.

А она несёт свой шелест с самого дна

да на белый ослепительно яркий свет.

А она всё шепчет тем, кто исчез в веках

и чьи тени давно затерялись средь звёзд,

что так больно ждать без надежд,

что судьба нелегка тех, кто помнит

и не сжигает мост...

 

Предвоенное

Ночную тишину ломают звуки,

льнут к лампе бестолково мотыльки,

и рукописей вязь выводят руки,

и поглощает мир туман с реки.

 

И в чреве ночи созревает утро,

и участь спящих будет решена,

когда их вспорет сны и жизнь разрубит

на «до» и «после» краткое: война.

 

Но небеса пока ещё прозрачны,

и прошлое не скрыла пелена,

и те, кто примут смерть,

и те, кто их оплачет,

не ведают...

Но участь решена.