Переписка Петра Николаевича Столпянского с отцом Николаем Петровичем Столпянским

Петр Николаевич Столпянский занимает особое место в когорте исследователей оренбургской старины. Его книга "Город Оренбург. Материалы к истории и топографии города", давно ставшая библиографической редкостью, превратилась в уникальный кладезь информации, источник, без ссылки на который сегодня не обходится ни одна серьёзная работа о дореволюционном Оренбурге. И надо отдать должное оренбургским краеведам, Столпянский упоминается в большинстве местных биографических сборников, статьи о нём публиковались в научных и периодических изданиях, рассчитанных, как пишут в подобных случаях, "на широкий круг читателей". Единственным, но очень существенным недостатком этих очерков является пассивная роль их главного персонажа - самого Петра Николаевича Столпянского - он в них присутствует как бы в третьем лице, предпочитая выслушивать мнение о себе из уст компетентных биографов.

Отсутствие достоверной информации всегда порождает мифы. Одним из таких мифических преданий, прочно укоренившихся ещё с советских времён, стало утверждение, что за участие в революционном движении П.Н. Столпянскому было запрещено проживание в столице и в Оренбурге он отбывал ссылку. На самом деле Петр Николаевич уехал из Санкт-Петербурга в поисках заработка.

Впечатлениями о жизни в Оренбургской провинции Петр Николаевич щедро делился с родственниками и друзьями, с которыми вёл обширную переписку. К письмам Столпянский относился очень бережно, прежде чем отправить очередное послание, писал черновик, собирал и хранил их до самой смерти.

Манифест 17 октября 1905 г. и последовавшие за ним Временные правила о повременной печати значительно ослабили цензурный гнёт и создали условия для появления в России легальной оппозиционной прессы.

Газета "Оренбургский листок" стала неофициальным органом местных социалистов. Марксистская фразеология на её страницах встречалась не реже, чем цитаты из Святого писания в каком-нибудь богословском трактате. Осмеянию и осуждению подвергалось любое распоряжение правительства, не лучшим было отношение и к губернской власти. Менее чем через два месяца терпение оренбургских чиновников от цензуры лопнуло. Газета была закрыта, а её редактор П.Н. Столпянский осужден к 9 месяцам и 3 неделям заключения в крепости.

Письма публикуются с незначительными редакционными сокращениями и исправлениями.

28 марта 1907 г. Оренбургская тюрьма. Камера ь3.

Спешу исполнить желание одной моей сестрёнки. То желание, которое я могу исполнить - описать, как проходит день в тюрьме. Желание другой сестры - матери командирши, - увы, невосполнимо: в тюрьме я могу только собирать материал для книги, а писать книгу не могу, тюрьма совсем не располагает к этому. И не только описываю, но и набрасываю тот участок камеры, в котором я живу, и буду жить 9 месяцев, и даю полный план со всеми атрибутами нашей камеры.

Итак, приступим к описанию.

Между 7 и 8 часов утра я соизволяю открыть свои божественные очи и протянуть свою руку к столу, который, как видно из эскиза и плана, помещается рядом с моей кроватью. На краю стола лежит портабак, спички. Папироса вытащена, вставлена в стеклянный мундштук, и первая сладостная затяжка сделана: яд разошелся по организму и оказал на нервы такое действие, как шпоры на лошадь -нервы вздрогнули, организм окончательно проснулся. На краю стола стоит пепельница, куда через несколько секунд отправится окурок - я приучил себя таки и к этому порядку - окурки не бросаю где попало.

Я поднимаюсь и направляюсь к рукомойнику, в то же время говорю в "волчок" - технический термин - небольшое отверстие квадратом в двери, надзирателю: "Кипятку!" Обычно так лаконически я не выражаюсь, а с каким-нибудь дополнением, смотря по тому, кто из надзирателей и какой находится в коридоре. Если старший, то он у меня окрещен или "ваше сиятельство", или "Сеньор ди Беспучио". Младшие надзиратели имеют и общую кличку - "ваше превосходительство". Индивидуальную: один из них будто придурковатый, но хитрый шельма, рыжий, весь в рябинах, вечно улыбающийся - "настоящий Ротеро" - как говорит один из героев Островского - "Слывёт за Жанчика", ибо его христианское имя Иван. Один молодой - "Чижик" - ибо сильно напоминает сию премудрую птицу, к которой я питал в молодости сильную любовь и стремился соединить законным браком с канаркою. Вообще я без шутливого слова с надзирателями не говорю.

Отдав распоряжение "о кипятке", приступаю к омовению грешного тела. Причём особенно усердно вода поливается на лысину, дабы она блестела и служила как бы зеркалом.

После омовения происходит торжественное облачение, причем я обшераю своё тело хомутом и подвязываю ошейник. Переводя на обычную речь, одеваю крахмальный воротник и галстук. Привык к ним так, что и в тюрьме не могу заменить косовороткой.

Омовение, одевание закончено, кипяток подан и чай заварен. Прежде всего, я пью "страшно" (выражаясь по-женски гимназически) крепкий чай, две полных ложки на заварку (...в 10 дней выходит 5/8 чая, т.е. почти два фунта в месяц). Говорят: вредно - не спорю, ибо так свидетельствует наука, а в науку я верю, и в то же время, памятуя, что я россиянин, что наука - заморский зверь, и что "Что для русского доброе, то для немца карачун". Далее я пью чая "бесконечно" много. Бросив пить водку, - я не пью её около 5 лет, - пристрастился к чаю и пью его, а в тюрьме в особенности, чуть ли не целый день.

Итак, в эмалированном чайнике кипяток, в маленьком фарфоровом -чай, и оба эти чайника, один на другом, ставятся на пол..,. стакан с чаем на левой стороне стола. Я сам за столом. Передо мной раскрыта книга, но слева на постели лежат карточки чистой бумаги, пронумерованные, теперь идёт ь1334. Нумерация началась с поступления в тюрьму, и я начинаю почитывать, делаю выписку, попиваю чай, покуриваю папироску, славно.

Такое занятие продолжается до 12 часов с перерывом на 1/2 часа -прогулка на двор. Но дворик маленький, грязненький, гулять скверно. Читаю я в это время старые газеты, журналы, статистические исследования, отчёты, словом всё, что может охарактеризовать русскую действительность за период 1870-1884 годы. Получаю я журналы из Академии Наук, из местной библиотеки, от некоторых знакомых. Читаю очень внимательно - от доски до доски. Делаю выписки на карточках.

Такая работа изо дня в день продолжается до 12 часов дня, а кипяток в чайнике успел уже остыть, чай стал слабым. В 12 часов я снова получаю кипяток, снова завариваю чай и завтракаю вторым блюдом, оставшимся от обеда. Во время завтрака конечно тоже чтение, но уже беллетристики и самой бессмысленной.

Затем приблизительно около часу дня снова сажусь за стол и занимаюсь французским языком по самоучителю Туссэна... замечаю, что успехи мои сильны.., занятия языком продолжаются около двух - двух с половиной часов.

Время близится к трем часам дня, переваливает за три. Мне приносят обед, перед ним или после него бывает вторая прогулка - у нас прогулка три четверти часа, но я больше получаса не сижу. Пообедав, обычно я ем суп - тарелку и сладкое. Второе оставляется, как я уже говорил, на завтрак и, погуляв, ложусь "соснуть". Сплю -самое малое - два часа, а иногда прихвачу и три и даже с лишком!

Соснувшись, просыпаюсь около 7-8-и часов, смотря как лежать. Опять пьёшь чаёк и снова за работу. Вечерние занятия более разнообразны:

1) чтение то же, что и утром;

2) писание писем;

3) занятия с компатриотами;

4) занесение разных планов, заметок и пр. в двенадцать, час. Не позднее двух я разделся, омылся холодной водой и улёгся на "одр". Могу прямо говорить - одр, ибо деревянная, на ней войлок казённый, т.е. отвратительный, и простыня. Все собираюсь разжиться тюфяком, да не могу собраться. Приблизительно полчаса читаю беллетристику, выкуриваю последнюю папиросу - окурок кидаю на пол - потому что так слаще. Поворачиваюсь на левый бок, подкладываю "руку под щёку", говорю: "Господи в квадрате, Богородица в кубе, а чёрт в десятой степени" - очень спасительные слова, закрываю глаза и лежу так несколько минут.

Так я веду жизнь уже полторы недели и буду вести всё тюремное заключение, если меня не будут одолевать болезни.

16 июня 1907 г. Оренбургская главная тюрьма.

"Глупо, глупо, бессмысленно глупо", - повторял я... сегодня. Отмеривал пять шагов по диагонали своей камеры и, натыкаясь в одном углу на парашу, а в другом на угол кровати, расхаживал я в одном белье, заложив руки за спину и опустив голову - зрелище со стороны в высшей степени комическое.

"Глупо, безбожно глупо сидеть!" Ну еще если бы моя деятельность как редактора была признана вредной, направление газеты разрушало измом - было бы хоть в этом самоутешение, а то суд и этого лишил - я не лишен права редакторства, газета не закрыта, а сиди за перепечатку... абсолютно глупо!!!

А ещё говорят, что абсолютного не существует. Вот тебе первый пример. И помни, что я сижу, если так можно выразиться, вполне продуктивно, - сегодня я сделал учет работам, у меня 2175 карточек, написанных в тюрьме. Я прочел "Гражданин" * 1872, 1873, "Неделю" * 1870, 71, 72, 73, 74... Журнал Министерства народного просвещения за 1869, 73, 74, 76, 77 г. Я изучил, как мне кажется, вполне основательно курсы гражданского права (Неволин, Мейер, Победоносцев), государственного права (Коркунов), могу теперь почти без лексикона читать французские романы, кроме этого я ещё прочел массу книг. Далее, я уразумел такую, на первый взгляд, простую истину: "Жизнь есть соотношение личностей", и из неё как первопричины вывел, как мне кажется, определённое миросозерцание, с которым буду тебя скоро знакомить в ряде писем.

И после такой результативной работы я говорю - глупо! И ещё глупее, что нет силы, нет воли, нет возможности с моей стороны исправить эту глупость.

Да, ставит жизнь положения - аж ну! Единственное утешение - просидел 128 дней, осталось 106. Вот тебе психология тюрьмы. А вот тебе образчик разговора, подслушанный в тюрьме:

- Товарищ, что такое сферический?

- Сферический должно быть происходит от слова сфера.

- А аналогия?

- Аналогия? Аналогия... А чёрт её знает.

- Видишь, какие мудрёные слова читал.

Чей это разговор? Учеников 3-4 класса или малограмотных, только что научившихся читать. Нет, дорогой мой: вопрошающий "товарищ" "исполнитель по поручению местного Комитета эсеров смертной казни" над товарищем прокурора.*

Это местные "эсеры" и на них обрушатся громы и молнии прокуратуры, и их ждет каторга. Дорогой мой! Это ужасно: ужасны эти мальчики, не понимающие, что такое лишить человека жизни, тем более ужасны те взрослые руководители, которые втаскивают этих мальчиков в борьбу. Но ещё ужаснее то общество, которое для борьбы с этим злом находит только одно средство - каторгу. Этим это общество себя само обрекает на смерть...

Дорогой мой, как это всё тяжело, как мучительно бьётся сердце, как хочется говорить, кричать, протестовать...

Привет всем. Ваш П. Столпянский.

31 июля 1907 г. Главная оренбургская тюрьма. Камера ь12.

Твои предчувствия, как всегда, тебя не обманули. Со мною было очень скверно, настолько скверно, что теперь обитатели тюрьмы про меня говорят: он бродит как тень. Геморрой разыгрался вовсю - я прямо истекал - теперь временно передышка. Через неделю либо две снова начнется. Ещё нервы (всякая мелочь вызывает истерику), а раз, два в неделю сильнейшие головные боли и какие-то огненные зигзаги в глазах. А тут необходимо держать себя в руках и работать, ибо без работы или сойдёшь с ума, или выкинешь глупость.

Главная причина всему этому - неблагоустроенность нашей тюрьмы. В тюрьме нет одиночек. После отчаянного моего вопля мне отыскали отдельное помещение и посадили. Боже, что это было за счастье, я никогда такого не испытывал, но 7-VII мне заявили, что меня снова переведут, ибо в тюрьме будет ремонт. 8-VII у меня ручьем полилась кровь и результат налицо - я тень.

Подумай и посуди, дорогой старче, ведь если бы я сидел спокойно, один, без "сознательных товарищей", без всяких экспериментов надо мною, я вышел из тюрьмы, если бы и не здоровым, то не близким к инвалиду, а теперь, только потому, что у начальства нет тюрем, приходится сажать так, как сажать нельзя - человек пропадает.

Ужасно это сознание. Оно жжет мозг, не даёт нервам покоя. Пока сижу в одиночке, ремонт отложили кажется до 15-VIII, что будет дальше, боюсь и думать.

Я принимался писать несколько раз последнее письмо, черновики у меня есть, начинаются угрозою. Собирался писать 19-VII, Миля, кажется, в этот день была именинницей, но выходило скверно и сегодня нехорошо, но я чувствую, что нужно послать письмо.

Я надеюсь, что переборю себя. Найду в себе энергию, но мне скверно. Больше писать не могу.

Ваш П. Столпянский.

* "Гражданин" - русская политическая и литературная газета-журнал издавалась в Санкт-Петербурге в 1872-1914 гг.. По направленности близка к монархистам.

* "Неделя" - еженедельная политическая и литературная газета, издавалась в Санкт-Петербурге с марта 1866 по 1901 гг. Примыкала к либеральному направлению в русской журналистике.

* 19 мая 1907 г. 17-летний рабочий-слесарь Петр Тарасов привел в исполнение смертный приговор, вынесенный Оренбургским комитетом партии эсеров товарищу прокурора Оренбургского окружного суда А.П. Исееву. За совершенный террористический акт П. Тарасов был приговорен к смертной казни.