Александр Старых

В Вязовке, что в полусотне километров от Оренбурга, главная улица — Атаманская. Название свидетельствует о казачьей истории села, как кладбище, которой улица заканчивается, — о бренности всего земного и нерушимом порядке бытия. Неумолимая предопределённость не сказывается, однако, на обречённости и покорности судьбе вязовских аборигенов. Наоборот, жители села отличаются активностью, весёлым нравом и приветливостью. А самый большой жизнелюб и выдумщик живёт в конце улицы. На вопрос «Как найти Мастрюкова?» жители отвечают: «Езжайте до конца Атаманской, там дом такой… с этими…». И обычно крутят в воздухе ладонями с растопыренными пальцами, изображая нечто необыкновенное.

Конец улицы — не конец судьбы, и на ней всегда есть место подвигу,  празднику или ежедневному сопротивлению рутине, скуке и серости жизни. Усадьбу Михаила Петровича окружает колоритный забор из неошкуренного горбыля вперемешку с кольями в виде копий. На воротах, увенчанных конской головой, вывеска: «Казачья гавань».
Всё сулит нескучную встречу.
Ворота открывает бородатый хозяин в казачьей форме — живой и подвижный, с ясными голубыми глазами. За его спиной  в раскрытом створе возвышается величественный (почти в натуральную величину!) парусный фрегат. «Паллада» — написано на его борту. Что это — дань мечтательного сельского рукодельцаизвестному литературному произведению?
— Почему «Паллада»? — спрашиваю Михаила Петровича.
— Потому что я участвовал в подъёме этого фрегата со дна Императорской гавани. В 1957-м водил на это место водолазный катер с продуктами, снаряжением и людьми.
В десяти метрах от парусника, тесня к оврагу садовые насаждения и грядки, на огороде разлеглась огромная подводная лодка.
— Готовлюсь к погружению, — шутит Михаил Петрович. — Дом совсем старый, рушится. На следующий год закончу строительство и переберусь сюда.
Махина из дерева и металла, судя по всему, займёт ещё метров двадцать мастрюковского угодья: нет ещё пока на ней стабилизаторов и винтов, которые сделают подводную лодку неотличимой от настоящей. Но уже сейчас у неё есть имя: «Адмирал Колчак» — в знак преклонения оренбургского казака перед заслугами легендарной исторической личности.
Когда в гости на необыкновенное подворье Мастрюкова приезжают школьники из Оренбурга и окрестных районных школ, хозяин неизменно начинает экскурсию с торжественного поднятия флага. Девочки и мальчики строятся в шеренги, и Мастрюков командует:
— Смирно! Равнение на флаг!
И на мачту взвивается настоящий Андреевский стяг, полученный, как уверяет морской волк и степной казак, с самого крейсера «Георгий Победоносец». Дети сразу понимают: всё, что видят они на этом дворе, — совсем не чудачество.
Хотя и весёлого нрава Мастрюкову не занимать. В День военно-морского флота, в последнее воскресенье июля, в «Казачьей гавани» палят из пушек. Их у казака несколько — с деревянными стволами, на колёсах — в соответствии с историческим антуражем подворья. Местные телевизионщики, снимавшие однажды сюжет о Мастрюкове, попросили его выстрелить: очень уж колоритный кадр получится. Дело было весной, в апреле, многие тогда были напуганы птичьим гриппом, и Жириновский предлагал даже отстреливать перелётных птиц. Казак залез на вышку, поднёс огонь к фитилю, и пушка бабахнула на всю округу. Испуганные грачи шумно поднялись с деревьев. Мастрюков приложил ладонь к фуражке и доложил в камеру:
— Владимир Вольфович, по вашему указанию вся перелётная дрянь уничтожена! Жду награды.
Сцена эта в сюжет почему-то не попала. 
Прежде чем начинать морскую экскурсию, Михаил Петрович заводит ребят в большую высокую ярангу, построенную им прямо на входе в «Казачью гавань».
— Идите, поклонитесь Великому Чукче, — говорит он.
И опять сразу не поймёшь: шутит или всерьёз предлагает.
Внутри чукотского жилища — место для костра с чайником, низкие скамеечки, на стенах небогатые украшения — репродукции картин и домотканые коврики.
В такой яранге, только попроще, сооружённой из лапника и других подручных средств, среди северных болот и лесов, вдалеке от цивилизации, в 1935 году родился и сам Мастрюков. Пять лет детства прошли в чукотском жилище. Потом отец-умелец почти голыми руками соорудил из сухостоя избушку.
Позже, побродив по необыкновенному музею, понимаешь, что он ещё и памятник Михаила Петровича своей судьбе. Несмотря на всю тяжесть выпавших на его долю испытаний, увековечил он тем не менее не столько трагедию отдельной семьи, сколько — бытие государства в своей собственной биографии, не обиды и болячки, а гордость за Отечество, смешанную, увы, как это часто случается в нашей истории, с горечью и грустью.
— Предки мои родом из Тамбовской губернии, — рассказывает Михаил Петрович о своей родословной. — Переселили их в Оренбургский край, в Сакмару, ещё при губернаторе Перовском. Насильно заставили вступить в казаки. Прапрапрадед мой Митрофан Фёдорович сопротивлялся — так его плетьми пороли!
Велели переселенцам сеять пшеницу, уродилась она в первый же год на славу. А куда девать? Поехал Митрофан искать место под мельницу. Построили её на маленькой, но сильной речке Космарке, что в Сакмару впадает. На ту мельницу до самой революции казаки на повозках со станиц зерно молоть возили.
В революцию обоих моих дедов — по отцовской и материнской линии — расстреляли как зажиточных эксплуататоров. А в тридцатом году вместе с другими семьями отправили по этапу в Усть-Вымлаг в Коми АССР и отца с матерью. Детишки, которых с родителями повезли в болота и леса,  от той жизни все поумирали. Да и две третьих сосланных взрослых погибли. А я родился там и потому акклиматизировался. Когда подрос,  выпустили из колонии — поучиться, закончить школу.
Отца реабилитировали после смерти Сталина, тогда мы и вернулись в Оренбуржье. Было мне в ту пору девятнадцать, и я загремел служить на флот. Носить моряцкую форму пришлось пять лет, потому что Хрущёв провёл большое сокращение армии, и людей не хватало.
Служил на Тихоокеанском флоте, в Советской (бывшей Императорской) гавани и во Владивостоке. Экипажей было мало, пришлось ходить на разных кораблях —  на интернированном японском эсминце, на американском тральщике и даже  на подводной лодке. Гонял я корабли в Китай и другие места, побывал на месте гибели «Варяга».
Отсюда и морская тематика в моём огороде. Море такая стихия — однажды захватит и уже никогда не отпускает…

Фрегат «Паллада» в отличие от  настоящего корабля имеет в днище, ниже ватерлинии, деревянную дверь с висячим замком, за которой находится морской музей. В помещении на входе — хозчасть с канатами, сетями, фонарями, посудой, рындой  — корабельным колоколом, в который надо ударить, и тогда точно почувствуешь себя на настоящем корабле.
Есть здесь даже пиратский уголок с обязательным для него «Весёлым Роджером» и «бочонком рома».
Основной музей похож и на матросский кубрик с висящими на цепях кроватями, и на ленинскую комнату, и… собственно на музей. Здесь хранятся портреты знаменитых флотоводцев, предметы морского быта, образцы формы, среди которых парадный китель самого Мастрюкова с погонами капитан-лейтенанта и даже матросская гимнастёрка с погибшей подлодки «Курск». Истории подводной лодки, как и знаменитому крейсеру «Варяг», Михаил Петрович уделил особое внимание. Он изготовил точные копии корабля и субмарин — от самой первой, изобретённой ещё при Петре I крестьянином Никоновым, до знаменитой С-13 Александра Маринеско, уничтожившей тысячи гитлеровцев. Когда «спустят на воду» огородную подводную лодку, в неё переедет соответствующая экспозиция музея.
В Вязовке Оренбургского района Мастрюков живёт последние двадцать лет. В молодости после службы окончил Оренбургский железнодорожный техникум, по распределению работал в Семипалатинске, потом одиннадцать лет в Новотроицке. Параллельно учился в Ташкентском институте железнодорожного транспорта.  Был главным инженером локомотивного депо, инструктором по вождению локомотивов — в начале семидесятых переводил поезда с паровозной на тепловозную тягу. Преподавал в Новотроицке и Оренбурге.
В Новотроицком строительном техникуме Михаил Петрович смастерил свой первый действующий макет — трактор К-700 с дистанционным управлением. Потом были модели шагающего экскаватора, первого паровоза, пришедшего в Оренбург в 1876 году, тепловозов и другой железнодорожной техники, в точности копировавшие оригиналы и потому ставшие прекрасными наглядными пособиями для учащихся.
Из новотроицкого техникума Мастрюкова, однако, уволили с записью в трудовой книжке: «За срыв Ленинского урока». На самом деле преподаватель просто повздорил с директором, и тот использовал в расправе с ним убийственный по тем временам аргумент. Суд встал на сторону директора. Не помогли ни макеты, ни Почётные грамоты с дипломами за хорошую работу…
— Я когда пацаном был, — вспоминает Михаил Петрович, — один ссыльный мне рассказывал (отец боялся вообще говорить про казачество и прошлую жизнь), какой красивый Оренбург. И у меня, таёжного мальчишки,  в воображении всё плыло: всё блестит, всё вверх торчит… А когда в 55-м увидел — лысый город!
Возле памятника Чкалову на Беловке стоял автобус, и всех желающих приглашали на экскурсию. Я и прыгнул в него. Матушка очень переживала. В тайге неделями бродил — не беспокоилась, а в городе тряслась — пропаду. Едем по Оренбургу, экскурсовод рассказывает: здесь стоял Казанский кафедральный собор, здесь была Георгиевская церковь… Как стоял? Почему была? И тут я понял: советская власть хорошо поутюжила город.
После Новотроицка я уехал в деревню Черкассы. В доме передо мной висела фотография сельской церкви, которую безбожники когда-то сожгли. Можно сказать, от нечего делать смастерил макет. Позвал старика-соседа, который знал храм въяве. Так набожный дед, когда увидел церковь, не поверите, с порога упал на колени, пополз к ней и стал молиться!
Я понял: это не легкомысленное занятие. Тосковали тогда все по Богу, по церквям…

После этого я и разогнался. В начале восьмидесятых работал в Оренбурге, стал нырять в областной архив. Его начальник И.И. Рева строго предупредил: не пиши в заявке, что хочешь заниматься церквами. Нету для тебя здесь церквей. Пиши, что хочешь познакомиться с архитектурой старого Оренбурга. Так я выудил чертежи Георгиевской церкви, из которой оренбургские казаки уходили на Отечественную войну 1812 года, потом Казанского собора. Собор десять лет делал: начал в Оренбурге, а заканчивал уже в Вязовке. Добывал фотографии храма, чтобы вид был с разных сторон — собор был сложный по архитектуре: одновременно и симметричный, и ассиметричный.
А надо было и хозяйством заниматься, и в школе я тогда преподавал…
Построив макет бывшего главного собора Оренбурга, одного из крупнейших в России в конце XIX века, Мастрюков не раз демонстрировал его потом в сквере перед Домом Советов, — там, где когда-то и стоял взорванный храм. Просто ставил на асфальт стол, а на него макет. Пройти мимо было невозможно. Многие горожане испытывали при этом потрясение: какую красоту уничтожили в тридцатые годы!
После Казанского и Георгиевского соборов Мастрюков восстановил в уменьшенном масштабе Петропавловскую, Введенскую, на месте которой в советское время сделали общественный туалет, и другие церкви, бывшие когда-то лучшей частью архитектурного облика Оренбурга. До недавних пор все они стояли в горнице, под иконами, которые отец после возвращения из ссылки выкопал из земли вместе со спрятанными казачьими шашками. Пару недель назад Мастрюков передал макеты соборов настоятелю Свято-Троицкой обители милосердия в Саракташе о. Николаю Стремскому, который серьёзно занимается историей порушенных оренбургских церквей.
Но они всё равно лишь часть экспонатов музея казачьей истории, в который Михаил Петрович вместе с супругой Зинаидой Романовной превратил свой небольшой домик. Казачья форма, шашки (зарегистрированные!), предметы быта, иконы, книги, картины… Кстати, сам Мастрюков пишет живописные полотна и даже включён в международную энциклопедию наивного искусства. Музейным экспонатом в доме стала даже печка, превратившаяся в… первый оренбургский паровоз (не только море, но и железная дорога до сих пор не отпускают пенсионера!).
На вопрос, почему бы «Казачьей гавани» не стать филиалом областного музея, Михаил Петрович оживляется:
— Это было бы здорово! Может, финансы бы подкинули, я бы в доме паровое отопление сделал, избу подправил… У нас ведь в музеях что — прялки да горшки… А я бы ребят сельских ещё и рукодельничать научил!
Удивительно, но никто такого предложения Мастрюкову до сих пор не делал. Причём знают о нём многие и везут сюда гостей со всех волостей и даже иностранцев — поудивлять и погордиться: мол, вот какое чудо есть у нас в Оренбуржье. Только за день до нас два автобуса школьников из областного центра приезжали. Идут автобусы, едут автомобили, но никому не приходит в голову помочь необыкновенному бессребренику в его необыкновенном деле.
А то, что Михаил Петрович научил бы ребятишек местных и родину любить, и рукодельничать, — несомненно. Ведь Мастрюков не только макеты делать мастер. В его хозяйстве целый парк сельхозмашин, созданных его руками. Есть здесь даже единственный в мире, как утверждает вязовский Кулибин, одноколёсный роторный трактор ТОР-12, изобретение которого подтверждено патентом. А ещё крутятся на огороде ветряки с крыльями из половинок старых железных бочек, укреплённых на вертикальной оси.
— Наращивать такую конструкцию можно хоть до неба, — говорит Мастрюков, — чем выше, тем мощнее машина, тем больше энергии она будет вырабатывать...
Такой ветряк, например, в тундре с её постоянными ветрами будет давать электричество. А в Оренбуржье поить скот в степи, чтобы не пили коровы жарким летом из грязных луж — от этого молоко плохого качества становится. Да мало ли где можно использовать бросовую энергию, вырабатываемую копеечным по стоимости агрегатом!
Уже после поездки к Мастрюкову рассказали мне такой случай. На Новый год это было. Два очень зажиточных, прямо скажем, но не глупых при этом товарища философски заспорили о том, остался ли в наше новое время хоть один человек, который делает что-нибудь полезное, не думая о деньгах. Пессимизм и грусть разъедали душу одного из них, и тогда другой посадил его в автомобиль и повёз в Вязовку. Через полчаса они уже стояли у забора на Атаманской улице. На фоне ночного неба фрегат выглядел сказочно красиво. На его мачтах с распущенными парусами, словно огни Святого Эльма, вспыхивали разноцветные лампочки. Сверкала и переливалась огнями разнаряженная ёлка, которую крутил и обеспечивал энергией ветряк. Другой ветряк вертел карусель с весёлыми деревенскими ребятишками и освещал сказочные ледяные фигурки, которые Мастрюков целую неделю вырубал тяпкой и казацкой шашкой.
Не знаю, переменил ли после увиденного свои представления о жизни молодой, но уже богатый и разочарованный человек, только на душе у многих действительно становится теплее при воспоминании о сказочной гавани, в которой в наше угрюмое время нашла пристань человеческая мечта. Почему-то легче чувствовать себя человеком, зная, что на вязовском огороде среди огурцов и помидоров плывёт в мироздании вопреки всем кризисам и дефолтам сказочный парусный корабль. Пока плывёт…